Мария Оссовская - Рыцарь и буржуа

Однако ощущение причастности к коллективу распространялось только на собственный класс. «Потому что этот юноша — лорд, — писал У. Теккерей, — университет по прошествии двух лет дает ему степень, которой всякий другой добивается семь лет. Ему не нужно сдавать экзамен, потому что он лорд». И дальше: «Несчастливцы, у которых нет кисточек на шапках, называются «стипендиатами», а в Оксфорде — «служителями» (весьма красивое и благородное звание). Различие делается в одежде, ибо они бедны; по этой причине они носят значок бедности и им не дозволяется обедать вместе с их товарищами-студентами» [Теккерей У. Книга снобов. — Собр. соч. М., 1975, т. 3, с. 366.].

Постепенная демократизация понятия «джентльмен», о которой мы говорили, была еще далека от ликвидации классовых различий. Законодательство о бедных, пишет Э. Баркер, приучило аристократию смотреть на бедняков как на людей, зависимых от налогоплательщиков. Укреплению социальных барьеров содействовал также пуританизм, веривший, что бедность — это вина.

Сопротивляясь любым реформам, так называемые «публичные» школы [Public school — привилегированные частные школы в Англии] учили своих воспитанников прежде всего латыни и греческому. Так древние языки вторично стали признаком классовой принадлежности, хотя уже на другой манер. Когда-то рыцарь считал грамотность уделом клириков. Теперь полагалось иметь кое-какие познания в древних языках, чтобы быть причисленным к джентльменам. Согласно Т. Веблену, знание латыни служило доказательством того, что человек мог позволить себе тратить впустую время и деньги; как видим, этот автор относился к классическому образованию не слишком приязненно. Закрытый, привилегированный характер «публичных» школ пробовали защищать, ссылаясь на то, что должны существовать учебные заведения, готовящие к службе на высших постах, а не к определенной профессии, и что «публичные» школы выполняют эту задачу лучше всего. Одним из средств воспитания в этих школах была розга, фактически узаконенная после педагогических реформ известного своей суровостью Т. Арнолда в Рагби [Одна из наиболее престижных частных мужских школ в Англии]. Педагогам, которые этого средства не одобряли, объясняли, что иначе нельзя, ибо человек от природы грешен. Розга должна была внушать воспитаннику добронравие, изгонять порок и приучать мужественно переносить боль. А предоставление совоспитанникам права наказывать розгой приучало их не только руководить, но и подчиняться

[См.: Guttsman W. L. The British political elite. London, 1963, p. 150.].

Известно, что солидарность однокашников сохранялась и после окончания школы. Воспитанник школы в Итоне или в Хэрроу, придя к власти, раздавал должности своим школьным товарищам. За рамки правящего класса эта солидарность не выходила. Соучеников-стипендиатов те, кто вносил полную плату за обучение, попросту не замечали. Семейная традиция участия в политической жизни позволяла выпускникам привилегированных школ делать карьеру по проторенному пути, причем служба нескольких поколений семьи на общественных должностях значила для ее престижа больше, чем титулы Ibid., p. 160.. Финансовая зависимость от отца нередко побуждала сыновей разделять его взгляды. Браки заключались в узком кругу элиты, так что она состояла по большей части из родственников. Это смягчало политические трения.

В школах для будущих джентльменов, которых, подобно средневековым рыцарям, воспитывали вне дома, особое значение придавалось хорошим манерам; следует признать, что в этих манерах все чаще появлялись альтруистические элементы. О пренебрежительном отношении джентльмена к интеллектуальным достоинствам немало написано. «Дух «публичных» школ, — писал Б. Рассел, — это дух презрения к интеллигенции научного типа» [Russell В. Ор. cit., p. 88.]. У. Теккерей, говоря о некоем баронете, возмущался при одной только мысли о том, что человек, с трудом умеющий читать, человек грубый, которому доступны только «животные чувства», восседает среди высших сановников Англии (речь шла о членстве в палате лордов). Родон Кроули «слыл в городе первейшим и знаменитейшим шалопаем и денди. Бокс, крысиная травля, игра в мяч и езда четверней были тогда в моде у нашей английской аристократии, и он с увлечением занимался всеми этими благородными искусствами» [Теккерей У. Ярмарка тщеславия. — Собр. соч. М., 1976, т. 4 с. 109.].

Ядовитый Свифт в «Путешествиях Гулливера» так описывает воспитание знати: «Молодые ее представители с самого детства воспитываются в праздности и роскоши и, как только им позволяет возраст, сжигают свои силы в обществе распутных женщин, от которых заражаются дурными болезнями; промотав, таким образом, почти все свое состояние, они женятся ради денег на женщинах низкого происхождения, не отличающихся ни красотой, ни здоровьем, которых они ненавидят и презирают: ... слабое, болезненное тело, худоба и землистый цвет лица служат верными признаками благородной крови; здоровое и крепкое сложение считается даже бесчестием для человека знатного, ибо при виде такого здоровяка все тотчас заключают, что его настоящим отцом был конюх или кучер. Недостатки физические находятся в полном соответствии с недостатками умственными и нравственными, так что люди эти представляют собой смесь хандры, тупоумия, невежества, самодурства, чувственности и спеси. И вот без согласия этого блестящего класса не может быть издан, отменен или изменен ни один закон; эти же люди безапелляционно решают все наши имущественные отношения» [Свифт Дж. Путешествия Гулливера. М., 1980, с. 225.].

Хорошо известно, что пренебрежение к интеллекту сочеталось с упором на воспитание характера. Джентльмену присуще спокойствие и уверенность в себе, отличающая независимого человека (divine assurance [Божественная уверенность в себе (англ.) ], если воспользоваться словами Веблена о «праздном классе»). Он владеет собой, что важно в деле правления. Он правдив, но говорить правду без надобности не станет. Он доверяет другим и сам вызывает доверие. Поскольку он, возможно, займет видный пост, закон не может наказывать его унизительным образом. В суде он освобождается от принесения присяги. Джентльмен упорен в преодолении трудностей. Он избегает какой-либо аффектации. Его отличает немногословность и недоверие к слишком эмоциональным оценкам. «Неплохо» — такова его высшая похвала. Тактичность, выполнение взятых на себя обязательств, готовность прийти на помощь — вот что еще отличает его. А. Ливингстон, рисуя обобщенный образец джентльмена, подчеркивает элемент соперничества, стремление отличиться — противоположность смирения. Идеал джентльмена — не добродетель, но честь, писал некогда Монтескье. Все, что приносит почет, признается здесь добродетелью. Как видим, этот комплекс норм вовсе не христианский, хотя иногда, как, например, у Дж. Мильтона или Т. Арнолда, подвергается христианизации. Скорее тут вспоминается человек «по праву гордый» у Аристотеля.