Рене Генон - Восток и Запад

Поскольку, чтобы пробудить западную интеллектуальность, надо начинать с изучения доктрин Востока (мы говорим об истинном и глубоком изучении, со всем тем, что оно в себе заключает относительно личностного развития тех, кто ему себя посвящает, а не о том внешнем и поверхностном изучении на манер ориенталистов), то мы теперь должны указать на мотивы, по которым вообще следует предпочтительно обращаться к этим учениям, нежели к другим. Действительно, можно было бы спросить, почему мы принимаем за главную точку опоры скорее Индию, чем Китай, или почему мы не рассматриваем возможность, как более предпочтительную для нас, опираться на то, что ближе всего к Западу, т.е. на эзотерическую сторону мусульманского учения. Мы ограничимся рассмотрением этих трех больших подразделений Востока; все остальное является или менее важным, или, как тибетские доктрины, настолько плохо известными европейцам, что было бы очень трудно о них говорить вразумительным образом, пока они поймут вещи, даже менее чуждые их обычной манере мыслить. Что касается Китая, то имеются сходные причины, по которым ему не отводится первое место; формы выражения этих доктрин, поистине далеки от западной ментальности, а методы обучения, используемые там, такой природы, что они могут быстро обескуражить самых одаренных европейцев; очень немногочисленны те, кто смог бы выдержать работу, предпринимаемую такими методами, и если бы в любом случае имелся основательный отбор, то все равно надо было бы избегать, насколько возможно, трудностей, зависящих только от обстоятельств и исходящих от темперамента, присущего расе, чем от реального недостатка интеллектуальных способностей. Формы выражения индуистских доктрин, совершенно отличных от всего того, к чему привыкла западная мысль, являются относительно легче усваиваемыми и предоставляют больше возможностей для адаптации; мы можем сказать, что в этом отношении, Индия, занимая среднюю позицию в ансамбле восточных стран, является ни слишком далекой, ни слишком близкой к Западу. При опоре на наиболее близкую к нам цивилизацию также имелись бы несоответствия, которые, находясь на другом плане, чем только что упоминавшиеся, являются не менее серьезными; реальных преимуществ для их компенсации не так много, ведь мусульманская цивилизации почти так же плохо известна западным людям, как и более восточные цивилизации, и ее метафизическая составляющая, особенно нас интересующая, ускользает от них полностью. Это правда, что мусульманская цивилизация с ее двумя сторонами, эзотерической и экзотерической, и с облекающей ее религиозной формой, более всего походит на то, чем могла бы быть западная традиционная цивилизация; но само присутствие этой религиозной формы, в силу которой ислам в некотором роде принадлежит Западу, рискует пробудить определенную самолюбивую чувствительность, которая, как ни была бы она оправдана, все же заключает в себе определенную опасность: тот, кто неспособен отличать разные области, ошибочно надеется на сотрудничество на религиозной почве; конечно, на Западе в массе (среди которой, мы думаем, большинство псевдоинтеллектуалов) есть гораздо больше ненависти по отношению ко всему мусульманскому, чем ко всему остальному Востоку. Страх составляет большую часть движущих сил этой ненависти, особенно яростной в англосаксонских странах; это состояние духа обязано только непониманию, но раз оно существует, то самая элементарная осторожность требует, чтобы ее в определенной мере учитывали; элита на своем пути становления должна приложить усилия для того, чтобы победить враждебность, с которой она сталкивается со всех сторон, не увеличивая ее без нужды, давая место ложным предположениям, чем не замедлят воспользоваться глупость и недоброжелательство вместе взятые; они могут быть разного вида, но если их можно предвидеть, то лучше сделать так, чтобы они не возникали, сделав все возможное для того, чтобы не вызвать более тяжелых последствий. Поэтому нам не кажется своевременным опираться главным образом на мусульманский эзотеризм, что, естественно, не мешает этому эзотеризму, метафизическому по своей природе, предлагать эквивалент тому, что встречается в других доктринах; следовательно, повторяем, речь идет только о своевременности, вопрос о которой возникает только потому, что для всего следует находить наиболее благоприятные условия, но он не задевает сами принципы.

Наконец, если мы примем индуистскую доктрину в качестве центра исследования, о котором идет речь, то это не означает, что мы будем соотноситься только с ней; напротив, важно при любом случае и каждый раз, когда позволяют обстоятельства, обнаруживать согласие и единообразие всех метафизических доктрин. Надо показать, что под различными выражениями имеются тождественные концепции, потому что они соответствуют одной и той же истине; иногда встречаются аналогии, тем более поразительные, что они относятся к очень частным точкам зрения, есть также определенная общность символов между различными традициями; было бы нелишне привлечь внимание к этому, ведь реальные сходства констатируются вовсе не из за «синкретизма» или «влияния»; этот вид параллелизма, существующий между всеми цивилизациями, обладающими традиционным характером, может удивлять только людей, которые не верят ни в какую трансцендентную истину, одновременно превосходящую и находящуюся вне человеческих концепций. Что касается нас, то мы не думаем, что такие цивилизации, как Индия и Китай должны были необходимым образом общаться между собой непосредственно по ходу их развития; это не мешает, наряду с очень четкими различиями, объясняемыми этническими и другими условиями, обнаруживаться в них замечательным сходствам; мы здесь говорим не о метафизическом порядке, где эквивалентность всегда совершенная и абсолютная, а о приложениях к порядку условного. Естественно, всегда надо сохранять то, что принадлежит к «изначальной традиции»; но она, будучи по определению предшествующей конкретному развитию цивилизаций, о которых идет речь, своим существованием не ущемляет ничем их независимости. К тому же, «изначальную цивилизацию» надо рассматривать как касающуюся, главным образом, принципов; однако, на этой почве всегда была определенная постоянная связь, установленная изнутри и свыше, как мы только что отмечали; но это тоже не влияет на независимость различных цивилизаций. Если везде встречаются одни и те же определенные символы, то очевидно, в этом надо признать проявление фундаментального традиционного единства, так повсеместно не признаваемого в наши дни, которое «сциентисты» упорно отрицают как особенно неприемлемую вещь; такие находки не могут быть случайными, тем более, что сами по себе модальности выражения подвержены бесконечным вариациям. В итоге, всегда можно увидеть единство, стоящее за разнообразием; оно является как бы следствием единообразия принципов: то, что истина равным образом предстает перед людьми, которые не имеют между собой никакой непосредственной связи или то, что между представителями различных цивилизаций поддерживаются фактические интеллектуальные отношения, становится возможным только в силу этой универсальности; и если хотя бы немногие не придут к единству относительно нее, то никакое стабильное и глубокое согласие будет невозможным. А общим для всех нормальных цивилизаций являются принципы; если их теряют из виду, то для каждой из них не остается ничего другого, кроме особенных характерных черт, отличающих их друг от друга, когда даже сами сходства становятся чисто поверхностными, потому что их истинное основание игнорируется. Нельзя сказать, что абсолютно ошибаются, объясняя некоторое общее сходство ссылками на человеческую природу; но обычно это делают очень неясным и совершенно недостаточным образом, к тому же умственные различия гораздо значительнее и заходят гораздо дальше, чем могут предположить те, кто знает только один человеческий тип. Само это единство не может быть четко понято и получить свое четкое значение без определенного знания принципов, вне которого это единство является несколько иллюзорным; истинная природа человечества и его глубинная реальность — вот об этом эмпиризм не может создать себе никакой идеи.