Карл Маркс - Собрание сочинений, том 10

Прежде чем перейти к резюме речи лорда Абердина и нападок на него маркиза Кланрикарда, я должен вернуться к тому времени и к тем обстоятельствам, которых коснулись главным образом оба оратора; это было в 1829 г., когда лорд Абердин стоял во главе английского министерства иностранных дел. В это время русский флот под командой адмирала Гейдена блокировал Дарданеллы, Саросский и Эносский заливы, а также бухты Адрамити и Смирны, вопреки соглашению, заключенному в 1815 г. между с. — петербургским и лондонским кабинетами, — соглашению, по которому Россия не должна была предпринимать никаких военных действий в Средиземном море. Эта блокада, угрожавшая британской торговле в Леванте, взволновала обычно сонливое общественное мнение Англии того времени и вызвала бурные протесты против России и против министерства. Это привело к встречам русского посла князя Ливена и графа Матушевича, с одной стороны, и Веллингтона и Абердина — с другой. В депеше, отправленной из Лондона 1 (13) июня 1829 г. князь Ливен так сообщает о характере происходивших переговоров:

«Разговор с лордом Абердином, происходивший примерно часом позже» (после разговора с герцогом Веллингтоном, не совсем удовлетворившего русского дипломата), «был не менее примечателен. Будучи не вполне в курсе нашей беседы с премьером, он старался, узнав ее подробности, смягчить неприятные впечатления, которые могли остаться от его слов в начале разговора. Он несколько раз заверял, что в намерения Англии никогда не входило искать ссоры с Россией; что если английское министерство стремилось повлиять на нас, чтобы мы не упорствовали в блокаде Эноса, то оно делало это лишь из желания предотвратить докучливые требования и укрепить добрые отношения между двумя кабинетами; что мы имеем больше оснований, чем, может быть, сами полагаем, поздравить себя с теми выгодами, которые получаем от этого удачного и постоянного содействия. Англии. Он считает своей заслугой, что ради поддержания этого согласия он примирился с временными выгодами, которые могла представлять для нас блокада Эносского залива; но он опасается, что в С.Петербурге недостаточно хорошо понимают позицию английского министерства. Те возражения, которые Абердин иногда делал, как, например, во время недавнего инцидента, приписываются его недоброжелательным намерениям и враждебным взглядам, когда на самом доле такого рода намерения и arriere-pensees [задние мысли. Ред.] очень далеки от его настроений и от его политики. Но, с другой стороны, его положение является чрезвычайно щекотливым. Общественное мнение Англии всегда готово к враждебному выпаду против России. Британское правительство не могло постоянно игнорировать это и было бы опасно бросать ему вызов в связи с вопросами» (речь идет о морском праве), «с которыми так тесно связаны национальные предрассудки. Все же Россия может рассчитывать на расположение и дружеские чувства английского министерства, которое борется против них» (имеются в виду национальные предрассудки).

«На это я возразил ему: «Я знаю значение общественного мнения в Англии, и я наблюдал, как оно изменяется в течение нескольких дней. Общественное мнение против нас в этой войне, потому что считает нас агрессорами, в то время как мы подверглись нападению; оно обвиняет нас в намерении ниспровергнуть Оттоманскую империю, тогда как мы заявляем, что это не входит в наши планы; наконец, оно приписывает нам честолюбивую политику, против которой мы сами протестуем. Просветить общественное мнение в этом вопросе было бы вернейшим способом исправить его».

Лорд Абердин ответил мне, что дело обстоит не совсем так, как я его представляю; общественное мнение высказывается против России, потому что в Англии оно вообще горячо поддерживает вигов, но аи reste [впрочем. Ред.] , британский кабинет отнюдь не желает нам неуспеха; напротив, он желает нам быстрого и решительного успеха, ибо знает, что это единственное средство закончить войну, на которую нельзя смотреть иначе, как на великое несчастье, поскольку невозможно предвидеть ее последствия! В заключение английский министр пустился в длинные рассуждения, чтобы доказать, что мы приписываем ему намерения, которых он не мог иметь, и кончил заявлением, что лондонский кабинет желает, чтобы война закончилась с честью и выгодой для России» [158].

Странно, что никто из противников лорда Абердина не счел уместным прибегнуть к этой депеше, которая так убедительно говорит против его поведения в период до заключения Адрианопольского договора, что невозможно было бы придать хоть какое-либо значение содержанию секретной депеши его светлости, написанной после заключения этого договора. Оглашение цитированной выше депеши одним ударом уничтожило бы единственный аргумент, который лорд Абердин сумел привести в свою защиту в своей — вчерашней речи. Его действительной защитой могло быть лишь открытое встречное обвинение лорда Пальмерстона, так как вся эта «драка» разыгралась исключительно между этими двумя соперничающими между собой старыми слугами России.

Лорд Абердин начал с заявления, что ему нечего ни брать обратно, ни опровергать, но что он намерен лишь кое-что «объяснить». Против него выдвинуто ложное обвинение, будто он приписывает себе честь составления Адрианопольского договора. Он вовсе не составлял его, а протестовал против него, как палата лордов может убедиться из депеши, оглашение которой он теперь предлагает. Тревога, которую этот договор вызвал у него и его коллег, была так велика, что одно существование этого договора вызвало перемену всей политики правительства в одном чрезвычайно важном пункте. В чем состояла эта перемена политики? До подписания Адрианопольского договора ни он, лорд Абердин, ни герцог Веллингтон, придерживаясь в данном случае политики Каннинга, отнюдь не предусматривали создания независимого королевства Греции, а лишь хотели создать вассальное государство под сюзеренитетом Порты, что-нибудь наподобие Валахии и Молдавии. После подписания Адрианопольского договора положение Турецкой империи показалось им настолько под угрозой и ее существование до того непрочным, что они предложили превратить Грецию из вассального государства в независимое королевство. Другими словами, было решено, — поскольку Адрианопольский договор так много содействовал ослаблению Турции, — противодействовать его опасным последствиям отторжением от Турции целых провинций. Вот в чем заключалась «перемена».

Хотя их опасения возможных последствий этого договора оказались преувеличенными, все же лорд Абердин очень далек от того, чтобы не считать его в высшей степени вредным и пагубным. Он сказал тогда, что «Россия не приобрела этим договором значительной территории», да и сейчас он убежден, что Российская империя в течение последних пятидесяти лет не увеличила значительно своей территории в Европе, как это утверждает лорд Линдхёрст. (Бессарабия, Финляндия и Царство Польское не являются значительными приобретениями по мнению благородного лорда.) Но, как он уже сказал в своей депеше от декабря 1829 г., если территориальные приобретения России не велики, то все же они имеют большое значение: одно из них дало в руки России «исключительное господство над судоходством по Дунаю, а другое — порты в Азии, которые, правда, не велики, но политически очень важны». (Обширная территория, приобретенная русскими на Кавказе, опять улетучилась из памяти лорда Абердина.) С этой точки зрения, уверял он, Адрианопольский договор был началом изменения политики России, которая со времени этого договора стремилась скорее к расширению своего политического влияния, чем к новым территориальным приобретениям. Перемена политики не означала перемену намерений. «Сатана стал только умное, чем в прежние дни». Тот факт, что Россия согласовала с Карлом Х план приобретения Турции не путем вызывающих тревогу завоеваний, а посредством ряда договоров, — этот факт обходится молчанием. Лорд Абердин также не счел уместным упомянуть, что Россия даже до Адрианопольского договора и договора в Ункяр-Искелеси, который он цитирует в доказательство изменения русской политики, уже в 1827 г. обязалась по отношению к Франции и Англии не пытаться использовать войну с Турцией для новых территориальных приобретений и что без позволения Англии Россия не могла бы двинуть в 1833 г. армию против Константинополя.