Карл Маркс - Собрание сочинений, том 13

Истинное положение вещей таково.

Так же как в 1848 г., и даже в большей мере, итальянское движение стремится к свободе и национальному единству. Сардинская монархия и Луи Бонапарт предприняли войну с совершенно другими целями. Так же, как в 1848 г., и даже в большей мере, антагонизм между стремлениями нации и стремлениями признанных руководителей, который в то время привел войну к краху, грозит Италии страшными разочарованиями.

Национальное единство — вот чего желает Италия. Луи-Наполеон этого желать не может. Кроме Ниццы и Савойи, которые уже уступлены ему Пьемонтом как плата за его помощь в образовании королевства на Севере, он ждет удобного случая, чтобы утвердить трон Мюрата на Юге, а трон своего двоюродного брата — в Центре. Рим и часть Папской области должны остаться под временным правлением папы.

Искренне или нет, это не имеет значения, но министр, которому ныне принадлежит верховная власть в Пьемонте, дал свое согласие на этот план.

Италия, таким образом, должна быть разделена на четыре государства: два из них должны непосредственно управляться иностранцами, а косвенно Франция будет обладать всей Италией. Папа стал французским вассалом после 1849 г., сардинский король станет вассалом империи из благодарности и вследствие недостатка сил.

Если Австрия будет сопротивляться до последней возможности, план будет выполнен целиком. Но если Австрия, потерпев поражение в самом начале, предложит условия, подобные тем, которые она предложила в определенный момент в 1848 г. английскому правительству, а именно: очищение Ломбардии, при сохранении за собой Венеции, — тогда мир, естественно поддержанный всей европейской дипломатией, будет принят; при этом будет осуществлено только одно условие: расширение сардинской монархии и передача Франции Савойи и Ниццы; на Италию обрушится месть ее повелителей, и полное осуществление заветного плана будет отложено до какого-нибудь более благоприятного момента.

Этот план известен правительствам Европы. Отсюда их всеобщее вооружение, отсюда военное возбуждение во всем Германском союзе, отсюда уже подготовленные элементы коалиции между Англией, Германией и Пруссией, — коалиции, которая неизбежна, вопреки заверениям правительств в обратном. Если Италия не будет отстаивать свое национальное существование, независимо от бонапартовского союза, защита Австрии и договоров 1815 г. неизбежно станет стержнем коалиции.

Луи-Наполеон боится коалиции. Отсюда его союз с Россией, ненадежным и вероломным союзником, который все же готов на вмешательство при условии, если будут сделаны смертельные для свободы уступки, такие как полный отказ от Польши и общий протекторат царя над Европейской Турцией в обмен на превращение Средиземного моря во французское озеро. Если война продлится и примет, в результате германского вмешательства, европейские масштабы, восстание в турецких провинциях, подготовленное задолго до того, и восстание в Венгрии дадут союзу возможность принять ощутимые формы.

В случае, если события дойдут до этой точки, существует намерение утопить в территориальном перераспределении всякую мысль о народном праве и свободе. Русские князья будут управлять государствами, созданными на обломках Турецкой империи и Австрии, принцы бонапартовской династии — новыми итальянскими государствами, а может быть, если представится случай, и какими-либо другими государствами в придачу. Русского великого князя Константина уже прочат недовольным венграм, так же как Луи-Наполеона Бонапарта — монархическим агитаторам в Папской области и в Тоскане. Подобно тому как Карл V и Клемент VII, будучи смертельными врагами, объединились, чтобы поделить между собой вольные города Италии [222], так два царя, искренне ненавидя друг друга, объединяются, чтобы удушить все надежды на свободу и империализовать Европу. Отсюда декрет, который на неопределенный период ликвидирует свободу Пьемонта, растерзанную Кавуром. Когда пресса безмолвствует, когда не допускается какого-либо истолкования военных операций, когда народ держат в полном неведении, освобождается арена для тактики правителей. А народное сознание, зачарованное призраком независимости, — которая, в конце концов, окажется лишь переменой зависимости, — отвыкает от мысли о свободе, которая является истинным источником всякой независимости.

Таковы планы объединенных деспотов. Некоторые могут отрицать их именно потому, что они сами подготовляют их исполнение, как Луи Бонапарт отрицал какое-либо намерение произвести coup d'etat {государственный переворот. Ред.} , другие — из-за слепого доверия к каждому слову, которое исходит от властителей, или из-за слепого желания, туманящего их мозг; при всем том эти планы не становятся менее реальными; они известны мне, известны различным правительствам и обнаружили себя частично в словах, частично в делах Луи-Наполеона и графа Кавура. Я говорю графа Кавура, потому что я склонен думать, что Виктор-Эммануил не причастен к сделкам в Пломбьере и Штутгарте.

Если бы граф Кавур был подлинным другом Италии, он использовал бы огромный престиж, возникший в результате обладания важной материальной силой и в результате общих тенденций, которые преобладают в Италии, для того, чтобы подготовить движение в Италии и оказать ему немедленную поддержку со стороны Пьемонта. К борьбе, начатой только итальянскими силами, Европа отнеслась бы с одобрением и благожелательством. И Европа, грозящая ныне Наполеону, который направляется в Италию по ее призыву и с видом освободителя, никогда бы не потерпела, чтобы он, по своей инициативе, не будучи призван, пришел на помощь Австрии. Это было бы святым и высоким делом и Кавур сумел бы осуществить его. Но при этом во имя свободы и права необходимо было бы побрататься с итальянской революцией. Такой образ действий не устраивал министра сардинской монархии. Отвращение к народу и к свободе побудило его искать союза с тиранией — той тиранией, которую все народы ненавидят из-за ее старых завоевательных традиций. Этот план изменил самую природу итальянского дела. Если он одержит победу при наличии союзника, признанного в качестве ее патрона, — национальное единство потеряно, Италия станет ареной нового раздела под французским протекторатом. Если же он рухнет вместе с героем декабря, то убытки должна будет нести Италия, она подвергнется бесконечным репрессиям, а Европа вместо того, чтобы оплакивать нас, скажет: «Вы получили только по заслугам» («Voi non avete, se non quello che meritate»). Над всей человеческой тактикой, над всеми расчетами властвуют нравственные законы, которые народы не могут нарушать безнаказанно. Всякая вина неизбежно влечет за собой искупление. Франция — об этом мы говорили в свое время — искупит свою римскую экспедицию. Да избавит бог Италию от сурового искупления, которое заслужила сардинская монархия, связавшая дело, освященное полустолетием жертв, мученичества и добродетельных устремлений, со знаменем эгоизма и тирании!