Карл Маркс - Собрание сочинений, том 13

«Когда война подкатилась к стенам Вероны, борьба неизбежно должна была изменить свой характер как в военном, так и в политическом отношении. Вынужденный атаковать во фронт противника, окопавшегося за большими крепостями, фланги которого были прикрыты благодаря нейтралитету окружающей территории, стоя на пороге длительной и бесплодной войны, я оказался лицом к лицу с вооруженной Европой, готовой либо оспаривать наши успехи, либо усугубить ожидавшие нас неудачи».

Другими словами, Луи-Наполеон заключил мир не только потому, что он боялся Пруссии и Германии, а также революции, но и потому, что боялся четырех больших крепостей. Согласно полуофициальной статье в «Independance belge» осада Вероны потребовала бы подкреплений в 60000 человек. Такое количество он не мог бы вызвать из Франции, одновременно оставив там силы, необходимые для северной армии под командой Пелисье, а когда он покончил бы с Вероной, ему пришлось бы еще бороться за Леньяго и Мантую. Короче говоря, Наполеон III и Франц-Иосиф после войны целиком подтверждают то, что мы говорили еще до войны и во время войны как о военных ресурсах обеих стран, так и о характере кампании. Мы приводим оба эти свидетельства потому, что они невольно говорят в пользу здравого смысла и исторической истины против потока безумных преувеличений и глупого самообольщения, который получил в течение двух последних месяцев такое распространение, какое он едва ли снова получит в скором времени.

Написано К. Марксом 22 июля 1859 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 5704, 4 августа 1859 г. в качестве передовой

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

Из всех догматов ханжеской политики нашего времени ни один не натворил столько бед, как догмат, гласящий: «Если хочешь мира, готовься к войне». Эта великая истина, отличающаяся главным образом тем, что в ней содержится великая ложь, является боевым кличем, который призвал к оружию всю Европу и породил такой фанатизм ландскнехтов, что каждое новое заключение мира рассматривается как новое объявление войны и становится объектом соответствующих спекуляций. Ь то время как все европейские государства превратились в военные лагери, наемники которых горят желанием наброситься друг на друга, чтобы в честь мира перерезать друг другу горло, перед каждым новым взрывом войны необходимо выяснить лишь один совершенно незначительный вопрос: на чью сторону стать. Как только дипломатические парламентарии с помощью испытанного правила «si vis pacem, para bellum» {«если хочешь мира, готовься к войне». Ред.} удовлетворительно разрешат этот второстепенный вопрос, начинается одна из тех войн во славу цивилизации, которые по своему разнузданному варварству принадлежат к эпохе расцвета разбойничьего рыцарства, а по своему утонченному вероломству являются все же исключительной принадлежностью новейшего периода империалистской буржуазии.

При таком положении дела нечего удивляться, если общая склонность к варварству приобретает методический характер, безнравственность возводится в систему, беззаконие находит своих законодателей, а кулачное право — свои кодексы. Поэтому, если теперь так часто возвращаются к «idees napoleoniennes» {«наполеоновским идеям». Ред.} , то причина этого в том, что эти бессмысленные фантазии бывшего амского арестанта стали своего рода пятикнижием современной религии мошенничества и откровением императорской политики военных и биржевых афер.

В свое время в Аме Луи-Наполеон заявил:

«Великое предприятие редко удается с первого же раза» [261].

Убежденный в этой истине, он обладает умением отступить в нужный момент, чтобы вскоре затем приготовиться к новому прыжку, и повторяет этот маневр до тех пор, пока его противник не потеряет бдительности, а провозглашаемые им самим mots d'ordre {лозунги. Ред.} не станут тривиальными и смешными, но в силу этого и опасными. Это умение выжидать с целью обмануть общественное мнение, умение отступать, чтобы тем беспрепятственнее снова двигаться вперед, словом, секрет правила: ordre, contre-ordre, desordre {приказ, контрприказ, беспорядок. Ред.} был его сильнейшим союзником при государственном перевороте.

Что касается наполеоновской идеи вторжения в Англию, то тут он, по-видимому, намерен придерживаться той же тактики. Эта идея, от которой так часто официально отказывались, столько раз подвергавшаяся осмеянию, столько раз утопавшая в потоках шампанского в Компьене, снова и снова становится в порядок дня европейских политических толков и пересудов, несмотря на все как будто бы понесенные ею поражения. Никто не знает источника ее внезапного появления, но всякий чувствует, что уже одно ее существование представляет собой все еще непобежденную силу. Серьезные люди, как 84-летний лорд Линдхёрст или Элленборо, у которого нет недостатка в мужестве, отступают назад в страхе перед таинственной силой этой идеи. Если простая фраза в состоянии произвести столь сильное впечатление на правительство, парламент и народ, то это свидетельствует лишь об инстинктивном восприятии и сознании того, что за этой фразой стоит армия в 400000 человек, с которой придется сражаться не на жизнь, а на смерть, иначе не отделаешься от этой жуткой идеи.

Статья в «Moniteur», которая на основании сравнения английского морского бюджета с французским изображает Англию зачинщицей, ответственной за дорогостоящие вооружения, раздраженный тон вступительной и заключительной частей этого документа, написанных августейшей рукой [262], официозный комментарий «Patrie», содержащий прямо-таки нетерпеливую угрозу, непосредственно затем отданный приказ перевести военные силы Франции на положение мирного времени, — все это столь характерные моменты бонапартистской тактики, что нетрудно понять, почему английская печать и общественное мнение самым серьезным образом обсуждают вопрос о вторжении. Когда Франция «не вооружается», — как это перед началом итальянской войны особо выразительно заявил, в сознании своей никем не признанной невинности, г-н Валевский, — то за этим следует трехмесячная «освободительная война»; если же Франция разоружает невооруженную армию, то мы должны быть готовы к самому неожиданному coup {маневру, удару. Ред.} .

Нет сомнения, что г-н Бонапарт не смог бы повести свои преторианские полчища ни на какое другое предприятие, более популярное как во Франции, так и в значительной части европейского континента, чем вторжение в Англию. Когда, во время своего посещения Англии, Блюхер проезжал верхом по улицам Лондона, то в невольном восторге, присущем его солдатской натуре, он воскликнул: «Боже, вот так город для грабежа!» Искушающую силу этого возгласа сумеют оценить императорские преторианцы. Однако идея вторжения была бы популярной также и у господствующей буржуазии, и по тем же мотивам, которые «Times» приводит в пользу сохранения «entente cordiale» [263], говоря: