Карл Маркс - Собрание сочинений, том 14

«Романец» Эдуар Симон не думает, что для того, «чтобы быть добрым французом, он обязан поносить благородную германскую расу» («Revue contemporaine», l. с., стр. 531), но в качестве «доброго француза» и «прирожденного романца» он должен, по меньшей мере, обнаруживать природное невежество в немецких делах. Так, между прочим, он говорит о своем Карле Фогте: «Он был одним из трех регентов эфемерной империи» {124} . Мосье Эдуар Симон, разумеется, не догадывается, что империя in partibus {125} стонала под управлением пентархии, и «как француз», напротив, воображает, что трем святым королям в Кёльне [546]должны были соответствовать — хотя бы ради симметрии — три парламентских имперских регента в Штутгарте. Остроты «друга» Фогта в его «Главной книге» часто заходят «слишком далеко с точки зрения французского вкуса» {126} . Француз Эдуар это исправит и «постарается произвести отбор» {127} . «Друг» Фогт от рождения любит «резкие цвета» и «в отношении языка не особенно-то уж тонок» {128} . Ну конечно! Ведь «друг» Фогт только аннексированный немец, как Да-Да аннексированный араб, между тем как Эдуар Симон от природы «добрый француз» и коренной «романец». Заходили ли когда-нибудь г-н Оргес и г-н Дицель так далеко в своей клевете на «романскую расу»?

Мосье Эдуар Симон развлекает свое начальство, изображая перед парижской публикой одного из «трех» немецких святых королей охвостья — и притом с согласия и по поручению этого немецкого святого короля охвостья — в виде добровольного пленника, идущего за триумфальной колесницей императора-Квазимодо.

«Мы видим», — говорит Эдуар Симон, приведя цитату из «Главной книги» Фогта, — «мы видим, что г-н Фогт мало интересовался вопросом, откуда приходила помощь для создания германского единства, лишь бы она вообще приходила; Французская империя представлялась ему даже особенно пригодной для ускорения решения вопроса в духе его желаний. Может быть, г-н Фогт в этом случае дешево(?!) продал свое прошлое, и его старым коллегам, заседавшим вместе с ним на крайней левой Франкфуртского парламента, должно казаться странным, что этот яростный противник всякого единовластия, этот пламенный сторонник анархии, выражает столь живые симпатии государю, который победил анархию во Франции» {129} .

С не-«решительной» левой Эдуар пересаживает «беглого имперского регента» на крайнюю левую Франкфуртского парламента. Человек, голосовавший за «наследственного германского императора», превращается в «яростного противника всякого единовластия», а член Центрального мартовского союза, проповедовавший среди пестрых кабацких партий во Франкфурте необходимость «порядка» во что бы то ни стало, становится «пламенным сторонником анархии». Все это для того, чтобы должным образом выпукло подчеркнуть улов, доставшийся режиму 10 декабря в лице «беглого имперского регента». Тем более ценны «столь живые симпатии» г-на Фогта «к человеку, который победил анархию во Франции», тем дороже его теперешнее признание того, «что Французская империя особенно пригодна для создания германского единства», и тем понятнее сделанный с ловкостью медведя «другом» Симоном намек, что «друг» Фогт «может быть, дешево (de bon marche) продал свое прошлое» и, значит, герой декабрьского переворота, во всяком случае, заплатил за него не «слишком дорого». И чтобы не оставить в высших сферах никакого сомнения насчет того, что «друг» Фогт теперь столь же благонадежен, как и «друг» Симон, мосье Эдуар Симон, ухмыляясь, потирая руки и подмигивая левым глазом, рассказывает, что Фогт в своем стремлении к порядку, «если он правильно понимает г-на Фогта, даже осведомлял женевские власти об интригах революционеров», совсем как мосье Эдуар Симон «осведомляет» Палестрину и Ла Героньера.

Всем известно, что и Абу, и Журдан, и Гранье де Кассаньяк, и Бонифас, и д-р Хофман, что монахи из «Esperance», рыцари из «Nationalites», подстрекатели из «Opinion nationale», penny-a-liner {наемные писаки, строчкогоны. Ред.} из «Independance», «Morning Chronicle», «Nouvelliste Vaudois» и т. д., что Ла Героньеры и Симоны, стилисты, цивилизаторы, поборники декабрьского переворота, плон-плонисты, дантюисты и дантисты, — что все они вместе и порознь черпают свое вдохновение из одной и той же августейшей кассы.Таким образом, Да-Да Фогт не одинокий, борющийся на свой страх и риск партизан, он субсидирован, доктринирован, сбригадирован, с канальями соединен, с Эдуаром Симоном объединен, к Плон-Плону присоединен, вместе пойман и вместе повешен. Спрашивается: оплачивают ли Карлу Фогту его агентурную деятельность?

«Если я не ошибаюсь, то подкупать значит склонять кого-нибудь деньгами или предоставлением иных выгод к поступкам и высказываниям, противоречащим его убеждениям» («Главная книга», стр. 217).

А плон-плонизм — убеждение Фогта. Таким образом, если даже Фогта оплачивают наличными, то он ни в коем случае не подкуплен. Но чеканка монеты не столь разнообразна, как способ оплаты.

Кто знает, не обещал ли Плон-Плон своему Фальстафу место коменданта Мышиной башни у Бингенской ямы? [547]Или же назначение членом-корреспондентом Института, после того как Абу в своей брошюре «Пруссия в 1860 г.» уже заставил французских натуралистов спорить о чести одновременно переписываться с живым Фогтом и с мертвым Диффенбахом? Или имеется в виду восстановление Фогта в качестве имперского регента?

Я знаю, во всяком случае, что молва объясняет вещи более прозаическим образом. Так, говорят, «вместе с поворотом в ходе дел, начавшемся с 1859 г.» произошел поворот и в делах «приятного собеседника» (бывшего незадолго перед тем одним из главарей попавшего под уголовное следствие акционерного общества, средства которого были полностью растрачены); осмотрительные друзья пытались объяснить это тем, что одно итальянское акционерное горнопромышленное общество, из благодарности к заслугам Фогта «в области минералогии», сделало ему крупный подарок в акциях, которые он реализовал во время своего первого пребывания в Париже. Сведущие люди из Швейцарии и из Франции, совершенно незнакомые друг с другом, писали мне почти одновременно, что «приятный собеседник» занимает в какой-то мере доходную должность по верховному надзору за поместьем «Ла Бержери» у Ниона (в Ваадте), — принадлежащей вдове резиденцией, которую Плон-Плон купил с торгов для Ифигении из Турина {130} . Мне известно письмо, в котором один «новошвейцарец», бывший в близких отношениях с Фогтом еще в течение длительного времени после «поворота 1859 г.», назвал в начале 1860 г. г-ну П. Б. Б., — 78, Фенчёрч-стрит, Лондон, — очень крупную сумму, которую его экс-приятель получил из центральной кассы в Париже не в качестве взятки, а в качестве аванса.