Карл Маркс - Собрание сочинений, том 9

Русский император никогда и для вида не признавал их в качестве посредников. Он разрешил трем из них плестись в хвосте Австрии, а самой Австрии дозволил явиться к нему в качестве смиренной просительницы.

Что касается второй депеши, отправленной из С.-Петербурга 7 сентября, опубликованной в берлинской «Zeit» 18 сентября и адресованной в Вену на имя барона Мейендорфа, то в ней Нессельроде совершенно правильно сообщает, что первоначальная нота была представлена ему австрийским посланником как «ультиматума, на который Россия обязалась дать свое согласие при непременном условии принятия его Портой без каких бы то ни было изменений, «Кто откажется воспринять это не иначе как свидетельство о лояльности императора?» Правда, он учинил небольшой «пиратский акт» по отношению к Дунайским княжествам: он вторгся в них, захватил их, обложил их налогами, управляет ими, разорил их, присвоил их себе, можно сказать, проглотил их, несмотря на все прокламации Горчакова. Но ведь это не так важно. Разве он вместе с тем «не сообщил по телеграфу, тотчас же по получении первого проекта ноты, о своем полном согласии с ним, не дожидаясь известий о том, одобрен ли он в Лондоне и в Париже?» Действительно, мог ли он сделать что-нибудь большее, нежели сообщить по телеграфу, что нота, продиктованная русским министром в Вене, не будет отвергнута русским министром в С.-Петербурге! Мог ли он сделать что-нибудь большее для Парижа и Лондона, нежели одобрить ноту, даже не дожидаясь их одобрения! И тем не менее он сделал большее. Проект ноты, о принятии которого он соблаговолил известить по телеграфу, был «изменен» в Париже и Лондоне. И что же? «Взял ли он обратно свое согласие, создал ли он хотя бы малейшее затруднение?» Правда, по его собственному утверждению, нота «в ее окончательном виде» является не более и не менее как «равноценным вариантом ноты князя Меншикова». Но этот равноценный вариант при всем том «отличается» от своего оригинала. А разве он «не поставил условием принятие ноты Меншикова без всяких изменений»? Разве он не мог бы «на одном этом основании отказаться от рассмотрения новой ноты»? Но он этого не сделал. «Можно ли было проявить большее миролюбие?» Ультиматум венского совещания его ни в какой мере не касается; это дело самого совещания. «Его дело — подумать о тех проволочках, которые последуют» из-за отказа султана принять ультиматум. Он же, со своей стороны, ничего не имеет против того, чтобы продолжать занимать в течение нескольких месяцев Дунайские княжества, где его войска безвозмездно получают обмундирование и продовольствие.

Одесса не пострадала от того, что устье Дуная оказалось блокированным, а если оккупация Дунайских княжеств и способствует вздорожанию пшеницы на лондонском Марклейне [286], то это только облегчит возвращение нечестивых империалов в святую Русь. Поэтому Австрия и другие державы должны

«прямо и твердо заявить Порте, что, после того как они тщетно пытались открыть ей единственный путь, который мог бы привести к немедленному восстановлению ее отношений с нами, они отныне умывают руки в этом деле».

Державы достаточно сделали для султана, открыв царю путь к Дунаю и преградив путь к Черному морю союзной эскадре. «Августейший повелитель» графа Нессельроде клеймит далее «воинственные замыслы, которые, по-видимому, воодушевляют сейчас султана и большинство его министров». Он, со своей стороны, разумеется, предпочел бы, чтобы султан не горячился, чтобы канонеркам он противопоставлял мирные предложения, а казакам — учтивые фразы. «Он исчерпал меру возможных уступок, между тем как Порта не сделала еще ни одной уступки. Его величество не может идти дальше по этому пути». Несомненно, царь не может идти дальше, не перейдя через Дунай. Нессельроде резюмирует всю свою аргументацию в следующей искусной дилемме, от которой никак не отвертишься. Либо изменения, предложенные Портой, не имеют никакого значения, либо они какое-то значение имеют. Если они не имеют никакого значения, почему Порта настаивает на них? А если они имеют какое-то значение, «вполне понятно, что мы отказываемся их принять».

«Эвакуация Дунайских княжеств, — заявил лорд Кларендон, — есть предварительное sine qua non {непременное условие. Ред.} всякого соглашения». Как раз наоборот, — возражает Нессельроде. «Соглашение», то есть приезд турецкого посла для вручения австрийской ноты без всяких изменений, «есть предварительное sine qua поп эвакуации Дунайских княжеств».

Одним словом, великодушный царь готов прекратить канитель с венским совещанием, так как оно ему больше не нужно для окончания его первой кампании; но тем крепче он будет держать в своих руках Дунайские княжества, так как это ему необходимо, чтобы начать вторую кампанию.

Если верно полученное сегодня по телеграфу сообщение о возобновлении совещания, державы повторят в адрес Николая песенку, которой парижская толпа приветствовала Александра:

Впрочем, сам царь уже не властен, как прежде, над восточными осложнениями. Султан был вынужден вызвать старый фанатизм и побудить снова двинуться на Европу грубые воинственные племена Азии, которых не успокоишь ни дипломатическими нотами, ни трафаретной ложью; и даже в дерзкой московитской ноте чувствуется что-то вроде опасения того «воинственного духа», которым охвачен Стамбул. В своем манифесте к мусульманам султан объявил, что России не будет больше сделано ни одной уступки. Как сообщают, депутация улемов [287]обратилась к султану с требованием либо отречься от престола, либо объявить войну без дальнейшего промедления. Разногласия в Диване достигли крайнего напряжения, и склоняющее Диван к миру влияние Решид-паши и Мустафа-паши начинает уступать влиянию сераскира {военного министра. Ред.} Мехмед-Али.

Так называемая радикальная лондонская печать проявляет прямо-таки невероятное недомыслие. Заявив несколько дней тому назад, что «законы Англии должны быть со всей их карающей силой применены персонально к четырем изменникам» (Абердину, Кларендону, Пальмерстону и Расселу), «Morning Advertiser» во вчерашнем номере заканчивает одну из своих передовиц следующими словами:

«Лорд Абердин должен поэтому уступить место своему преемнику. Нужно ли называть этого преемника? Есть только один человек, на которого страна взирает в этот ответственный момент как на лицо, достойное стать у кормила правления. Этот человек — лорд Пальмерстон».