Августо Кури - Продавец грез

— Вы мне позволите, шеф? — спросил Краснобай.

— Говорите, Бартоломеу, — снисходительно позволил учитель.

— Может, Соломон не расслаблялся, потому что у него были сотни тещ?

Посмеявшись над экспромтом Бартоломеу, учитель ответил тонкой колкостью:

— Этого я не знаю. Я знаю лишь, что есть тещи, которые куда ласковей, чем многие матери, — сказал он и подытожил: — Успеха труднее добиться, чем провала. Как и в случае с Соломоном, опасность успеха заключается в том, что человек превращается в заведенный механизм и забывает вкус простых вещей, отказывается от того, что могут дать только мечты. Вид фермы, сада, картины может пробудить больше эмоций у наблюдателя, чем у их хозяина. Бог сделал демократичным доступ к лучшим радостям жизни. Богатые эти радости покупают, а бедные считают, что владеют ими.

И возложив руки на Соломона, своего нового ученика, учитель вдохновенно воскликнул:

— Великие сыны рода человеческого пребывают на самом краю общества. Здесь собираются те, у кого нет ничего, но есть все. Спасибо за то, что вы продали нам ваши мечты.

На следующий день луч поднявшегося над горизонтом солнца упал на наше ложе, приглашая проснутъся. Еще одно дневное турне, еще один день, волнующий кровь, день новых открытий. Как всегда, последним встал Бартоломеу. Надо думать, что в более удобной кровати он вообще провалялся бы до вечера.

Прежде чем пускаться в дебри социальной географии, не проложив заранее определенный курс, учитель сделал нам необычное предложение, которое, однако, потом превратилось в постоянно действующий фактор на нашем долгом пути. Он пригласил нас возродить одну из самых важных функций души — ничего не делать, а только развивать в себе навыки наблюдателя.

Он вывел нас на один обсаженный деревьями проспект с напряженным движением транспорта. Там он вручил нам по чистому листу плотной бумаги, по одной простой ручке и попросил подмечать и фиксировать все звуки и образы окружающей среды, которые покажутся нам интересными. Не следовало отмечать ничего антропогенного. Проходящий транспорт издавал оглушительные звуки, воздух был загрязнен, интенсивность движения была велика. Но что могло заинтересовать нас, если не красиво оформленные витрины магазинов, стильные марки автомобилей или внешний вид прохожих? И какое это имеет отношение к изменению человеческого мышления? Какое отношение имеет искусство наблюдать к торговле мечтами? Это занятие, с моей точки зрения, было банальным и никакой притягательной силой для интеллекта не обладало.

Позднее учитель совершил своего рода провокацию.

— Тот, кто не развивает в себе искусство наблюдать, обладает умом поверхностным, а его человечность находится в самом зачаточном состоянии. Такой человек может стать кладезем информации, но выдвигать великие идеи ему не дано.

Я вспомнил, как накануне за странными поступками Соломона не разглядел человека со сложным внутренним миром. Моя наблюдательность была крайне слабой. Я видел только то, что видит любой «нормальный» человек. Эдсон и Димас тоже не знали, что делать с выданной им бумагой. Бартоломеу, чтобы пробудить в себе вдохновение, тихо напевал что-то, но это ему не помогало. Он смтрел то вверх, то по сторонам и ничего не делал. Проходило время, но мы так и не замечали ничего интересного. Единственным исключением был Соломон. Он приглушил свое навязчивое беспокойство и писал не останавливаясь. При этом он часто восклицал:

— Ну и ну! Вот это да! Фантастика!

Пока он писал, я оставался заторможенным. Продавец грез толкнул меня.

— Искусство смотреть и видеть разовьет в себе лишь тот, кто овладеет еще более сложным искусством — искусством человеческого интеллекта. — И не дал никаких пояснений.

«Что это за искусство?» — подумал я. Вскоре он пояснил сказанное:

— Я имел в виду искусство успокаивать разум. Люди, в свое время блиставшие умом, прожили ничем не примечательные жизни, потому что не умели успокаивать свой разум. Великие писатели, знаменитые ученые, великолепные артисты терзали свое вдохновение, потому что их умы были возбуждены. Размышления, мысленные образы и образы фантастические, способные породить полет творческих способностей, могут также, если их в избытке, и крылья подрезать, и лишить человека интуиции и находчивости.

«Это и есть моя проблема», — решил я. Мой ум был подобен трясущемуся листу. Думать, в том числе о всяких глупостях, было особенностью моей психики. Я всегда был врагом молчания. Но, выслушав учителя, я попытался замолчать. Это было нелегко, поскольку я был переполнен образами, проносившимися в моем мозгу с большей скоростью, чем автомобили по проспекту, на котором мы стояли. Моим жалким жребием бьт загрязненный интеллект.

Мои друзья тоже выглядели растерянными. Но понемногу мы входили в бесконечный мир тишины. С этого момента наше восприятие стало острее. Я расслышал звонкие звуки, издаваемые какой-то птичкой. Мелодия ее шебета была прекрасной, а исполнение — невероятно вдохновенным. Я отметил это на бумаге. Тут же другая птичка пропела жалобную мелодию. А потом голубь-самец приступил к исполнению своего неизменного ритуала ухаживания за голубкой.

Я различил более десятка изумительных птичьих песен. Особых причин для вдохновения в этом холодном железобетонном контейнере у них не было, но, в отличие от меня, они торжественно отмечали праздник жизни. Я заметил и тоже записал стойкость источенных червями деревьев, которые, несмотря на твердый грунт и нехватку влаги, выживали во враждебной среде с тем бесстрашием, которого у меня никогда не было. Мимо этих деревьев прошло более десяти миллионов человек с тех пор, как они были посажены, и, может быть, лишь десять из них попытались рассмотреть их в деталях. Я почувствовал себя человеком привилегированным в этой социальной пустыне.

Бартоломеу, который раньше и слона перед собой не увидел бы, тоже добился первых успехов, начав что-то различать в этой путанице. Краснобай созерцал пять разноцветных бабочек, танцевавших в воздухе. Он отметил, что, в отличие от этих бабочек, танцевал только тогда, когда напивался. Эдсон различил несколько видов шуршания, издаваемого листвой при дуновениях ветра. Листва, ничего не требуя взамен, аплодировала прохожим, в отличие от него самого, изо всех сил старавшегося эти аплодисменты сорвать. Димас разобрался с насекомыми, которые без отдыха трудились, готовясь к зиме, то есть делали то, чего он сам никогда не делал. Он воровал и, как всякий вор, был совершенно никчемным хозяином полагая, что жизнь — это вечная весна.

После этого приятного упражнения мы произнесли нашу излюбленную фразу: «Я безумно люблю эту жизнь!» Никогда еще такой незначительный труд не давал такого ощутимого результата! Я и представить не мог, что природа может столь зримо присутствовать в самом центре города. Как могло случиться так, что специалист в социальных вопросах ни разу не делал подобного упражнения? Впервые в жизни я полюбил тишину и понял, что у меня не было детства.