Жан-Франсуа Лиотар - Состояние постмодерна

Именно здесь, в изложении развития Жизни, которая в то же время Субъект, отмечается возврат нарративного знания. Существует универсальная «история» духа; дух есть «жизнь», и эта «жизнь» есть представление и формулировка того, что она есть как таковая; средством ее является упорядоченное познание всех ее форм в эмпирических науках. Энциклопедия немецкого идеализма есть повествование об «истории» этой жизни-субъекта. Но то, что она производит это метарассказ, поскольку то, о чем рассказывает этот рассказ не должно быть ни народом, связанным особенной позитивностью традиционных знаний, ни, тем более, совокупностью ученых, ограниченных профессионализмом соответствующих специальностей.

Это может быть только метасубъектом, находящимся в процессе формулирования как легитимности эмпирических научных рассуждений, так и легитимности непосредственных учреждений народной культуры. Этот метасубъект, излагая их общий фундамент, осуществляет их имплицитную цель. Место его обитания спекулятивный Университет. Позитивная наука и народ — лишь его сырые формы. Само национальное государство может адекватно выражать народ только посредством спекулятивного знания.

Необходимо было освободить философию, которая одновременно легитимирует основание Берлинского университета и служит ведущей силой развития его самого и современного знания. Как уже было сказано, такая университетская организация в XIX и XX веках служила моделью для формирования или реформирования высшего образования во многих странах, начиная с Соединенных Штатов. [113]Но, что важно, эта философия, живая и поныне в университетской среде, [114]предлагает особенно стойкое представление о данном решении проблемы легитимации знания.

Нельзя оправдывать исследование и распространение знаний утилитарным принципом. Нельзя считать, что наука должна служить интересам государства и/или гражданского общества. Не признается принцип гуманизма, по которому человечество воспитывается в свободе и достоинстве с помощью знания. Немецкий идеализм прибегает к метапринципу, обосновывающему одновременное развитие знания, общества и государства в осуществлении «жизни» Субъекта, которую Фихте называл «божественная жизнь», а Гегель — «жизнью духа». С такой точки зрения, знание находит свою легитимность прежде всего в себе самом, и именно оно может сказать, что такое государство и что такое общество. [115]Но эту роль нельзя исполнить иначе, как сменив, если можно так выразиться, «уровень», прекратив быть позитивным познанием своего референта (природы, общества, государства и т. п.) и став, таким образом, познанием своих знаний — спекулятивным познанием. Это о нем говорят, когда упоминают «Жизнь», «Дух».

Замечательный результат спекулятивного изложения выражается в том, что все познавательные рассуждения про все возможные референты принимаются не по их непосредственной истинности, а по значению, которое они принимают в зависимости от места, занимаемого ими на пути Духа или Жизни, или — если угодно — от определенного положения в Энциклопедии, раскрывающей спекулятивный дискурс. Этот последний цитирует их, показывая самому себе то, что он знает, т. е. демонстрируя себя себе самому. С этой точки зрения, настоящее знание это всегда непрямое знание, сформированное из относительных высказываний и инкорпорированное в метарассказ субъекта, который обеспечивает его легитимность.

Таким образом, оно присутствует во всех дискурсах, даже если они не относятся к познанию, как, например, в дискурсах права или государства. Современный герменевтический дискурс [116]исходит из того же предположения, которое в конечном итоге обеспечивает ему некоторую познавательную ценность и таким образом сообщает свою легитимность истории и, в частности, истории познания. Высказывания взяты как автонимы их самих [117]и помещены в движение, где им разрешается взаимно порождать друг друга — таковы правила спекулятивной языковой игры. Университет, как указывает само его имя, является для этого исключительным институтом.

Но, как мы уже говорили, проблема легитимности может разрешаться с помощью другой процедуры. Необходимо отметить их различие: первая версия легитимности оказывается сегодня вновь в силе, в то время как статус знания теряет устойчивость, а его спекулятивная целостность расколота.

Знание находит свою обоснованность не в себе самом, не в субъекте, который развивается через актуализацию своих возможностей познания, а в практическом субъекте, каковым является человечество. Основой, приводящей народ в движение, является не знание с его самолегитимацией, а свобода с ее самообоснованностью или, если хотите, с ее самоуправлением.

Субъект есть конкретный субъект или предполагаемый таковым; его эпопея это эпопея освобождения от всего, что ему мешает управлять собой. Можно предположить, что законы, которые он себе формулирует, справедливы, но не потому, что они соотносятся с какой-то внешней природой, а потому, что законодатели сами состоят из граждан, подчиняющихся законам, а отсюда, воля гражданина, чтобы закон творил правосудие, совпадает с волей законодателя, чтобы правосудие творило закон.

Способ легитимации через свободу воли [118]отдает предпочтение, как мы уже могли видеть, совершенно иной языковой игре, той, которую Кант называет «императив», а наши современники — «предписание» («прескриптив»). Важно легитимировать не просто и не только денотативные высказывания, относящиеся к истине: «Земля вращается вокруг Солнца», но еще и прескриптивные высказывания из области правосудия:

«Карфаген должен быть разрушен» или «Необходимо зафиксировать минимальную заработную плату на уровне х франков». В этой перспективе позитивное знание не имеет никакой другой роли, как информировать практического субъекта о действительности, в которую должно вписываться исполнение предписания. Оно должно позволять ему очертить исполнимое — то, что можно сделать. Но исполняемое — то, что должно быть сделано — не принадлежит позитивному знанию. То, что некое предприятие осуществимо — это одно, а справедливо оно или нет другое. Знание больше не является субъектом, оно ему служит; единственная (но очень значительная) его легитимность в том, чтобы давать возможность нравственности стать действительностью.

Таким образом вводится связь знания с обществом и государством, которая, в принципе, оказывается связью средства с целью. Разве ученые не должны до сих пор поддерживать то, что они считают правильным для политики государства, т. е. участвовать в выработке совокупности ее предписаний? Они, конечно, могут оспаривать предписания государства от имени гражданского общества, членами которого они являются, если считают, что государство недостаточно хорошо представляет это общество. Такой тип легитимации признает за ними как практическими человеческими существами власть отказывать в своей ученой поддержке той политической власти, которую они считают несправедливой, т. е. не основывающейся собственно на независимости. Они могут даже дойти до использования своей науки для показа того, что эта независимость, на самом деле, не осуществляется ни в обществе, ни в государстве. В этом обнаруживается критическая функция знания. Тем не менее, и здесь оно не имеет никакой другой конечной легитимности, как служить целям, намеченным практическим субъектом, каким является независимая общность. [119]