Василий Розанов - В темных религиозных лучах. Купол храма

«Помаленьку стал все есть»… Подумать только, что без записи проф. Сикорского «по следам» мог бы исчезнуть этот документ веры , не худший, чем «Слово о полку Игореве». И, может быть, сколько таких пройденных без освещения, неописанных фактов настоящей русской истории… В. Р-в.

Автор-медик здесь (как и во всей книге) совершенно забывает о мотивах якобы «убийства» — которое на самом деле было жертвоприношением «Иисусу Сладчайшему» (выражение акафиста), так же мало походившим на работу убийц или солдат, как возжжение восковой свечи в храме имеет мало общего с поджогом чужого дома. Здесь все было «для любви», «во имя Божие», с «родными». До чего бывает слепа наука, ослеплены ученые! Кажется, наряду с «пороками нравственности», «пороками своей профессии» и проч., придется изобрести термины: «порок учености», «известный недостаток ученых». Если «сапожник всегда без сапогов», босой или ходит в опорках, то ученый всего чаще «слеп вне самого точного и ограниченного поля зрения», куда он смотрит и за пределами которого для него начинается такая тьма, где он видит и понимает меньше всякого смертного. Все ученые суть телескописты : видят ясно и ярко кружочек неба; а все небо, для всех видное, — для них невидимо. В. Р-в.

Нравственного авторитета, богословского: а то можно подумать, что он боялся Виталии или был стеснен, придавлен ее мнением. В. Р-в.

Ни из чего не следует и ни на чем не основано. В. Р-в.

Совершенно ни в чем ! Разве этот человек был с другими жесток? был лжив? Он был и остается нежнейшею и кроткою душою, глубочайше нравственно-чуткою . Напротив, от нравственной -то чуткости он и закопал своих ближних, сострадая им. Без нее, без этой нравственной возбужденности в сфере ошибочной религии , ничего бы и не было в скиту. В. Р-в.

«В сущности»… — Как хорошо это в устах ученого. «Вы честный человек, хотя в сущности и мошенник», или обратно: «Вы мошенник, хотя в сущности честный человек». У Сикорского: «Ковалев — нравственно бесчувственный человек, хотя в сущности по природе добр». В. Р-в.

Ну, вот! В двух строчках вся терновская история, полное объяснение ее! Во всей брошюре проф. Сикорского нет двух таких строк, столь ярких, как бы налитых смыслом, — что зрелый колос. «Они пошли в Царство Небесное », о котором поет вся Церковь, — поет и славит это Царство и манит в него. В. Р-в.

«Радости» и прежде , и вообще никогда , не было в скиту, и это его суть («режим»); от этой сути никогда не радующейся религии , ничему земному и на земле не радующейся, — все и произошло. В. Р-в.

Вот! Полная вера в себя и свое дело! Это покрепче, потруднее, наконец, это гениальнее и человечнее, чем Галилей перед инквизиторами. В. Р-в.

«Как в кошмаре»… Но, Боже, ведь и вся горячая поэзия, вот для Пушкина или Байрона, была «кошмаром»; и пламенная философия — «кошмар» же (Платон, Шопенгауэр), а уж особенно всякая вера, пророки, апостолы… «Мы видим сны: но как они милее действительности!» «Мы грезим, и грезы милее жизни!» Но ведь без этого, без грез, без снов, без религии, философии, поэзии и «кошмаров» вообще — чтó был бы человек и его жизнь? — Корова, пасущаяся на траве. Не спорю — хорошо и невинно; но очень уж скучно. В. Р-в.

Ну, да: «философ» скитский, «мистагог» самозакапываний, «митрополит Филарет» отделившегося кусочка старой, «истовой» веры… В. Р-в.

«Грамоту» и все книги — « начетчица », академик местный . Итак, перед слитным авторитетом святого и мудреца , как бы Серафима и катехизатора-Филарета, могла ли устоять темная, безграмотная толпа? Мудрая Виталия «Царство Небесное» показала. В. Р-в.

Ну, обычные церковные идеалы, всеобщие: «пост и воздержание» — да в этом все христианство, вся церковь. В. Р-в.

Как глубока и прекрасна его речь. Да он, этот «недалекий Федор», говорит лучше, внушительнее, яснее и убедительнее , чем проф. Сикорский. И он считает его «больным», а в самозакапываниях усмотрел один «психиатрический материал». В. Р-в.

Как глубоки и просты слова! Натуральный человеческий матерьял, до чего ты выше «облагодатственного», — как вот вся эта мостовая богословского булыжника, который ничего-то, ничего не почувствовал, когда разразилась такая история. В. Р-в.

Непостижимо, почему « нравственно -бедный»?!! В. Р-в.

То-то: вечная жажда поучения, разъяснения. Вот так он был чуток и к Виталии, которая «разъясняла» — разъясняла, «зная грамоту»… Куда же овца пойдет, как не за пастухом? и сама Виталия куда бы пошла, как не за «святителями». В. Р-в.

Вот! Какая прелесть доверчивого чистого ума. Сравнить-ка с нашими семинаристами и академиками. В. Р-в.

Постоянное течение в Церкви, как бы тень около предмета, хвост около кометы, тяготение около земли, свет около солнца. Только это черный свет и около Черного Солнца. Не взглянешь на Него — ничего не поймешь («я ничего не понимаю», «невозможно этого постигнуть», — отговаривается часто в изложении проф. Сикорский); а взглянешь — поверишь, что Солнце в самом деле черно : и все сразу поймешь, до ниточки, до последнего словца. Этому Черному Солнцу, великой мировой Смерти, метафизике Смерти и поклоняются монахи, по самым одеждам своим именуемые «черноризцами». В. Р-в.

Вот! «Сходна в подробностях »… Значит, одно течение, одинаковая соль в море. Да, все это — «горько-соленое море», «Мертвое Озеро». «И окаменеет всякий, кто оглянется на Содом и Гоморру», Бог ныне предает ее пламени: и беги всякий, беги, не оглядываясь, отсюда — выводя детей, жен и домочадцев… В. Р-в.

« Печальное и обычное явление » — в такой краткости не напоминают ли эти слова классическое изречение одного неумного крестьянина, уморившего с голода свою лошадь и удивленного ее смертью: «Отчего она умерла? она должна была привыкнуть ничего не есть ». Ни в каком случае не может быть «обычного» в явлении самосжигания или самозакапывания: ибо для каждого человека это новое страшное ! И только для ученых, для историка, в чтении и в перспективе — это «серия», «ряд», частое, многое , и — все же не «обычное»!.. Хороши «обычаи» во «Святой» Руси!! Это что-то до того страшное в изложении профессора, что волосы на голове шевелятся. Но сбросим кошмар и разберемся. «Обычное явление» чего? удовольствия, утехи? «Обычные явления» суть всегда приятные явления , для повторения которых не требуется побуждения и которые обращаются в привычку без объяснения. Здесь же в каждом случае — особое, личное побуждение к смерти. Ясно, что должно было существовать постоянное давление на душу чего-то: чтó некоторых и иногда доводило до самосожжения и самозакапывания, а остальных не довело . Но именно «не довело », а вело -то всех сюда!.. Но сказано: «одна почва — каменистая (попы), другая — с терниями (мы все), третья — при дороге» (купцы, ученые, люди с другими темами существования). Но как только встретилась рыхлая почва уединенной души, воспринявшей слово Иисусово и им одним живущей , то — вот монастырь, скит, пустыня, пещера, яма, гроб, самозакапывание, самоумерщвление. Не явно ли — возвращаюсь к давлению, — что тут давит что-то одно и постоянно . Что же это у русского человека? То, чем он дышит: это — вера его, столь искренно принятая. Самозакапываются не «вообще» русские люди, «привычные»: увы, «обыкновенно» закапываются, сжигаются церковные люди, люди церковного духа и склада , начитавшиеся церковных книг, доверившиеся их авторитету , вот как Ф. Ковалев слушал Сикорского и сперва Виталию. В «послушании Церкви» (любимый термин монастырей) и лежит все дело: в «послушании» не пассивном, а активном, все прогрессирующем, подымающемся, и — «в послушании Церкви» не как «правилу и уставу» для несовершенных, а как поэзии — для совершенных. Все это «путь Марии» — «севшей у ног Учителя и слушавшей слова Его». В. Р-в.