Петер Слотердайк - Критика цинического разума

Если бы отказ трудящегося населения от прибавочной стоимос­ти в пользу политике-милитаристского аппарата действительно был

той ценой, которую нам нужно платить за выживание, ее в конечном счете приходилось бы платить даже и скрипя зубами. На самом деле этот механизм не срабатывает. Немыслимой величины суммы из прибавочной стоимости закачиваются в политико-военные структу­ры, которые прямо-таки неудержимо впутываются во все более рис­кованные авантюры, создающие взаимную угрозу. Поэтому трудить­ся сегодня означает — нравится это нам или нет — обеспечивать поддержание системы, которая в перспективе никоим образом не может быть системой нашего выживания. Мы уже давно не платим цену за свое выживание, а создаем прибавочную стоимость, иду­щую на создание машины для самоубийства. Я вижу в этом круше­ние традиционных понятий реальности и рациональности; этому вто­рит на тысячу голосов развившийся в надстройке западных обществ иррационализм. Общая иррациональность истории достигла той сте­пени, которая не только выше понимания отдельных интеллектов, но даже заставляет поставить вопрос о том, способны ли еще центры действия этого мира произвести достаточно рациональной энергии для того, чтобы преодолеть действующую в них самих иррациональ­ность. Все, что сегодня имеет силу и власть, позволявшие бы развя­зать эти узлы, само является частью этих узлов. То, что сегодня называется рациональностью, скомпрометировано вплоть до глубо­чайших своих слоев тем, что позволяет разоблачить себя как мысли­тельную форму одичавшего принципа самосохранения.

Поразительна судьба последней попытки разрушить глубинные слои общественной иррациональности — попытки, которая вовсю рекламировалась как рациональная. Стремление распутать противо­речия капиталистической системы с помощью марксистской диалек­тики привело к тому, что узлы не только не были развязаны, но и затянулись до полной абсурдности. (См. главу о Великом Инквизи­торе; второй кардинальный цинизм; «Метаполемику».) В клинче сверхдержав марксистская сторона, которая выступила с «решени­ем» капиталистических проблем, превратилась едва ли не в еще бо­лее безнадежную часть той же проблемы. Когда ищут тому причины, обнаруживается, насколько фатально морализирующий аспект тео­рии прибавочной стоимости перекрывает ее аналитический аспект и какое множество иллюзий это порождает. Ведь то, что она трактует как «объективное коварство и подлость» капиталистической кражи времени у трудящихся масс, в то же время оказывается описанием происходящего во всех обществах с политико-милитаристскими над­стройками, называй они себя хоть десять раз социалистическими. Скорее, при полном огосударствливании собственности на средства производства процесс направления прибавочной стоимости на во­оружение развивается еще лучше — как о том свидетельствует рус­ский пример.

Разве не основываются марксистские теории революции на тра­гически ошибочном толковании учения о прибавочной стоимости?

Это учение, судя по его стратегическому замыслу, было, в сущнос­ти, попыткой разработать объективный, то есть количественный язык, на котором можно было бы обсуждать морально-общественное от­ношение (эксплуатацию). Оно стремилось представить понятие эксплуатации количественно, на основе расчетов, чтобы доказать, что дело этой эксплуатации отнюдь не будет продолжаться вечно. Но проблема эксплуатации «прописана» не в области количествен­ных расчетов и размышлений. Кто способен «высчитать», где пре­делы терпения человека? Нет такой математики, с помощью кото­рой можно было бы рассчитать, когда переполнится чаша терпения, и не существует также никакой арифметики самосознания. На про­тяжении тысячелетий у людей в военизированных и разделенных на классы обществах посредством «закаливающих», ожесточающих и внушающих покорность видов воспитания формировалась установ­ка позволять отнимать у себя прибавочную стоимость под нажимом власти, и эти люди на бескрайних просторах сегодняшнего русского аграрного архипелага вряд ли другие, чем античные рабы и феллахи. Это требует не столько теории прибавочной стоимости, сколько ана­лиза «добровольного рабства». Проблема эксплуатации относится больше к политической психологии, чем к политической экономии. Смирение сильнее, чем революция. То, что следовало бы сказать о русской земле, над которой тяготеет истинное проклятие, вышло не из-под пера Ленина, а из-под пера Флобера: «Смирение — самая мерзкая из всех добродетелей».

Итак, поскольку милитаристский принцип реальности, а вместе с ним — и вся рациональность доныне произведенных расчетов на обеспечение самосохранения грозят развалиться прямо у нас на гла­зах, возникает вопрос, хватит ли у нашей цивилизации духовных ресурсов, чтобы установить новый, трансмилитаристский и пост­индустриальный принцип реальности. Ведь атомное, бактериологи­ческое, химическое оружие, равно как и вся система устрашения про­тивника с помощью «обычных» вооружений — это не что иное, как уродливые проявления всемирно-исторического процесса ожесточе­ния, в котором имперски-полемические культуры выразили свою сущность, воплотив ее в технике. Грозящий катастрофой реализм, который лежит в основе сегодняшних отношений между великими державами, может на протяжении долгого времени быть только прин­ципом реальности политизированных психопатов *. Эпоха милита­ристского разума как средства выживания, вместе со всеми осталь­ными вытекающими из него принципами, клонится к своему роко­вому исходу.

Но то, что обречено на смерть, не несет ли оно в себе зародыш нового разума? Если выживание в общем и целом никоим образом не будет следовать в будущем закону военных и эксплуататорских систем ожесточения, то не намечается ли здесь какой-то новый прин­цип реальности? Само состояние мира заставляет доверить судьбу

нашего выживания совершенно иному разуму. Мы не можем и дальше платить цену за выживание в рамках, определяемых воинственно-полемическим принципом реальности. Принцип самосохранения претерпевает всемирно-историческое изменение, которое делает аб­сурдными все наши ожесточения и вооружения. Это — сумерки кумиров цинизма. Заканчиваются времена суровых субъектов, су­ровых фактов, суровой политики и сурового бизнеса. Культуры, ко­торые вооружились ядерным оружием, подпали под обратное воз­действие их вооружения. Тот, кто умеет расщеплять атом, не может более позволять себе не уметь справляться с расколотостью челове­чества, с систематическим ожесточением, возникающим от превра­щения других во врагов. Поэтому я и назвал атомную бомбу маши­ной, которая представляет собой Будду нашей цивилизации. Она неподвижно и суверенно предстает перед нами как безмолвный га­рант негативных озарений. В ней нашел свое выражение онтологи­ческий максимум нашей обороноспособности на техническом пути ее обретения. Она есть воплощение того крайнего предела, до кото­рого смог развиться вооруженный субъективизм нашего разума, дви­жимого ожесточением. Если она не научит нас создавать посред­ством нового принципа реальности и нового принципа рационально­сти нежестокие факты, то факты жестокие и суровые смогут в самом ближайшем будущем привести нас к гибели.