Петер Слотердайк - Критика цинического разума

В общем и целом мы будем следовать выстроенному нами ряду кардинальных цинизмов, чтобы обсудить в шесть шагов существен­ные проявления и параметры «Просвещения» как воинствующе-полемической эмпирии: война и шпионаж; полиция и Просвещение в классовой борьбе; сексуальность и превращение самого себя во врага; медицина и подозрение в нездоровье; смерть и метафизика; естествознание и военная техника. То, что эта полемическая фено­менология представляет собой замкнутый круг, который начинается военным знанием и заканчивается естествознанием, используемым в производстве вооружений, не случайно: мы готовим таким обра­зом переход к следующему разделу под названием «Трансцен­дентальная полемика». Эта последняя описывает, как за рядом проявлений любознательности действует продиктованная борьбой необходимость, направляющая «интересы познания». В этой феноменологии мы движемся на ощупь в поисках «полного модер­на», который учит подвергать сомнению плодотворность картези­анского сомнения и не доверять безмерности просветительского недоверия.

1. Военное знание и шпионаж

...Вместо этого он отправил в Мадрид в мае 1869 года свое доверенное лицо, Тео фон Бернар-ди, историка и политэкономиста, который, нося маску ученого, уже не раз использовался для тай­ных миссий Бисмарком и Мольтке... Но это по­требовало большой искушенности в наблюдении, в знании людей, в выстраивании комбинаций, в притворстве, да и вообще хитрости и тонкости... В. Штибер. Шпион канцлера

Каждый военачальник задается вопросами: что делает противник? Каковы его планы? В каком состоянии он находится? Как все это выяснить? Прямая коммуникация исключена. Спросить обо всем этом самого врага, в конце концов, просто невозможно, а если бы и было возможно, то не имело бы смысла, потому что он никогда не дал бы правдивого ответа.

По этой причине требуется незаурядная разведывательная служба, шеф которой должен быть чрезвычайно интеллигентным человеком, но вовсе не обязательно военным. Он должен уметь мыслить ясно, чтобы отделить су­щественное от массы несущественного, которое наличествует повсюду там, где речь заходит о проблеме противника*.

При наличии вражды вероятность, даже неизбежность обмана существует a 'priori. Враг пытается показаться более сильным или более слабым, чем на самом деле, чтобы напугать или спровоциро­вать атаку. Он устраивает ложные позиции и вдруг нападает с не­ожиданной стороны. Поэтому для обеспечения собственного выжи­вания каждой из противоборствующих сторон резонно заняться Просвещением — в смысле шпионажа, дабы проследить и прояс­нить обманный маневр противника, уклониться от удара или пре­взойти противника, разоблачив его и используя встречные военные хитрости и оперативные меры. Шпионаж поэтому возник самым непосредственным образом как наука выживания. На его примере можно яснее всего понять, чего желает воинствующе-полемический реализм такого «Просвещения». Просвещение как шпионаж — это исследование врага: накопление знаний об объекте, с которым у меня нет ни доброжелательных отношений, ни нейтралитета, при котором он не вызывал бы моего интереса, а существует прямая и восприни­мающаяся как угроза враждебная конфронтация. Просвещение как шпионаж питается особого рода волей к знанию и создает необходи­мость в ряде специфических «непрямых» методов исследования: притворства, скрытого выведывания, втирания в доверие, исполь­зования дружеских связей. Шпионаж развивает искусство застав­лять других разговориться, занимается слежкой и дознанием, стре­мится проникнуть в сферу интимной жизни и выведать чужие сек­реты, выискивает зацепки для шантажа, исследует уязвимые места и упорно ищет слабое звено в цепи противника. Он делает ставку на

готовность представителей противной стороны к измене. Все это — методология шпионов. По отношению к враждебной реальности, то есть к реальному врагу, шпион — «субъект познания» — выступа­ет под маской.

Сразу же бросается в глаза, что подход к «истине» у Просве­щения как шпионажа отличается от подхода к ней в науке и тем более в философии. Ведь истины, которые шпион собирает из раз­ных источников, познаются изначально с самым что ни на есть жи­вым «интересом для себя» и строго частным образом. Война сил, война сознаний. Появление познаний о субъекте А у субъекта Б уже представляет собой часть процесса борьбы или процесса воору­жения. В соответствии с этим данное аморальное направление ис­следований открыто ссылается на право войны и на этику, допуска­ющую исключения, говорящую, что позволено все, служащее само­сохранению. Для этого знания совершенно не годится поза гордого безразличия и незаинтересованности, а также поза созерцательной объективности, которую зачастую принимает наука. Шпион, как кажется, ближе к военному, чем к философу или к исследователю. Если он что-то желает узнать, то его безразличие и незаинтересо­ванность в любом случае — напускные; остается только выяснить, в каких случаях у ученых и у философов дело обстоит иначе.

Как, однако, относятся к шпиону воин и философ? Долгое вре­мя они наказывали его презрением, и с полным основанием на то, потому что исследовательская работа шпиона нарушала этические нормы ремесла и того, и другого. С одной стороны, шпион прези­рался генералами, которые с незапамятных времен плохо переноси­ли то, что при их «геройском, прямом, открытом, мужественном деле» приходилось иметь какие-то отношения с людьми, которые уже в силу своей профессии не ставили все это дело ни в грош. Ведь у шпионов совсем иная мораль, хотя они и участвуют в той же борьбе, что и военные. Герою не хотелось бы, чтобы рядом с ним участвовал в войне кто-то нанятый за деньги или подкупленный,— он почув­ствовал бы себя замаранным. Стратегия и тактика, в которых тоже широко практикуются обман и хитрость, вполне сочетаются с муже­ством героя; шпион же, напротив, оказывается просто хитрым и ко­варным в самом низком смысле. Он скорее совращает, чем осуще­ствляет фронтальные прорывы. Тем не менее Наполеон достаточно честно признавался, что за некоторыми из его великих побед стоял не только военный гений, но и дипломатическое искусство дез­информации, которым владел его главный шпион Карл Шульмай-стер (он внес решающий вклад в операции по дезинформации авст­рийцев, которые привели их к поражениям при Ульме и Аустерли-це). Говорят, что генерал фон Мольтке, лучший воин Бисмарка, не выносил шпионов вообще, а в особенности того Вильгельма Шти-бера, который с 1863 года был главным шпионом Бисмарка (его шут­ливый титул был «главнейший начальник безопасности») и который