Петер Слотердайк - Критика цинического разума

На самом же деле психологическое Просвещение и политичес­кое Просвещение являются противниками в силу того, что они не только конкурируют в борьбе за свободную энергию индивидов, но и часто сталкиваются в предметных вопросах. Как только партий­ные пристрастия сгустились и затвердели, превратившись в иден­тичности, да так, что индивиды уже не просто стали участвовать в жизни партий, но отождествились с партиями, психологическая реф­лексия неизбежно вынуждена была работать с такими искусствен­ными наивными образованиями, разрушая их. Из-за этого она ока­залась в роли нежелательного Просвещения. И наоборот, психо­логическое Просвещение предстает в ложном свете, когда оно начинает превращаться в мировоззрение, в школу, основанную на

определенных мнениях, в идеологию, даже в секту. Это можно наблюдать на примерах многих полных взаимных обвинений споров и догматов новой психологической ортодоксии, равно как и на при­мерах «отвердения» и самоограничения психологизированной суб­культуры. И уж совершенным скандалом оказывается, когда психо­логи — как, например, К. Г. Юнг — под влиянием смеси амбиций и наивности желают оказать любезность политическим течениям вро­де фашизма. Вместо того, чтобы разработать психологию полити­ческого авторитета и прояснить суть политического мазохизма, лидеры психологических движений склонны сами попробовать на вкус сладость авторитета и использовать мазохистские механизмы себе на пользу.

4. Провал в интеллектах

Выше я указал на то, что альянс Просвещения с процессом развития цивилизации, построенной на естественных науках и технике, уже не является бесспорным. Философия Просвещения еще не решается разорвать вынужденный союз и строить новые отношения с наука­ми. Сложившееся в Новое время отождествление разума и науки еще слишком влиятельно, чтобы философия — если она не желает саморазрушения — могла просто отвергнуть навязываемый ей аль­янс с науками. И все же приметы времени говорят о том, что надви­гаются сумерки кумира сциентизма. Начиная с европейского роман­тизма так называемые иррационалистические течения снова и снова оказывают сопротивление процессу развития современного рацио­нализма; современность тоже переживает такую волну антирацио­нализма, к которой примешиваются мотивы «иного разума» — мотивы логики чувств и мистики, медитации и самопостижения, мифа и магической картины мира. Пожалуй, было бы напрасным трудом пытаться отделить здесь зерна от плевел. Время покажет, какие импульсы переживут моду. Когда американский синкретизм в свое время утратит популярность и у нас, а первый зуд anything goes * потеряет остроту, вероятно, снова будет оценена и притягательность ясности. Мутные смеси не могут радовать долгое время; там, где «все сойдет», все становится равно безразличным, но это надо про­сто пережить.

За пределами маятниковых колебаний от очарования к пре­сыщению и обратно у Просвещения остается задача — отвести на­укам более ограниченное место в культуре. Предпосылкой для этого было бы прояснение отношений между различными видами интел­лекта — в особенности между теми различными видами ума, кото­рые противостоят друг другу в качестве науки и мудрости, учености и остроты ума.

Разнонаправленность развития различных видов интеллекта, которые в современном разуме лишь иллюзорно сведены к единой

рациональности, уже с давних пор такова, что ее невозможно охва­тить единым взглядом. То «разрушение разума», которое Георг Лу-кач, например, атаковал как «иррационализм» в современном бур­жуазном мышлении, заключает в основном своем импульсе совер­шенно правомочное движение «другого» вида интеллекта, стремящегося освободиться от естественнонаучно-рационалистичес­кой гегемонии. Скверно при этом было только одно — то, что ир­рационализм от Бергсона до Клагеса воспринимал себя слишком все­рьез. Он нагрузил себя серьезными притязаниями и избрал тяжело­весный тон проповеди там, где как раз к месту была бы великая философская клоунада. Произведения, отмеченные ярко выра­женным иррационализмом, часто отличает смесь теоретизирую­щей унылости и важничания. Правда, Бергсон хоть написал ра­боту о смехе. ,

Буржуазное принуждение к серьезности подорвало сатиричес­кие, поэтические и иронические возможности иррационализма. Тот, кто видит «другое», должен и говорить о нем по-другому. А тот, кто преподносит «понятое» им по ту сторону узко рационального ис­ключительно с таким притязанием на значимость, которое свойствен­но серьезнейшему познанию, разлагает то и другое, иррациональное и рациональное. Так, Готфрид Бенн попал в самую точку, сказав об оракулах иррационализма; в Германии мыслителей, неразвитость языка которых не позволяет им создать собственную картину мира, имеют обыкновение именовать провидцами.

Многое из этого с давних пор было ведомо откровенному и по­следовательному консерватизму. При всех его причитаниях о зло­вещей сущности прогресса, зачастую представлявших собой чис­тейшую демагогию, он всегда знал, что вид знания, сложившийся в Новое время, имеет весьма мало общего с тем состоянием челове­ческой зрелости, которую традиция всех великих учителей именует мудростью. Мудрость не зависит от степени технического покоре­ния мира; напротив, последняя предполагает, что необходима пер­вая, особенно тогда, когда процесс развития науки и техники ведет к безумным последствиям — как мы это наблюдаем сегодня. С помо­щью буддистского, даосского, раннехристианского, индийского и ин­дейского интеллектов невозможно построить никаких конвейеров и космических спутников. Однако в современном типе знания сошло на нет то неусыпное внимание к жизни, которое порождало древние учения мудрости, заставляя их вести речь о жизни и смерти, любви и ненависти, противоположности и единстве, индивидуальности и вселенной, мужском и женском. Один из важнейших мотивов в про­изведениях, посвященных мудрости,— предостережение от ложно­го ума, от чисто «головного» знания и учености, от мышления, наце­ленного на обретение власти и силы, а также от интеллектуального зазнайства.

III. Попытки ломиться в полуоткрытую дверь

Несмотря на все торможения, провалы и сомнения в собственных силах, Просвещение в ходе развития высвободило мощный потен­циал рефлексии. Это невозможно не признать даже на сегодняшней фазе его развития, которая характеризуется деморализацией. Сци-ентизация, психологизация и влияние школьного образования на значительные сферы общественной жизни перенесли мощные сред­ства рефлексии прежде всего в головы интеллигентных слоев и в головы представителей средних этажей государственного здания. Диффузия власти в современном государстве привела к чрезвычай­ному распространению властного знания, которое, как это было изоб­ражено выше, в то же время возвело в ранг диффузного коллектив­ного менталитета цинизм знания о власти, то есть самоопроверже­ние морали и отбрасывание воззрений, далеких от жизни. Здесь мы снова приходим к исходному тезису: неприязнь к культуре проявля­ется сегодня как универсальный диффузный цинизм.