Петер Слотердайк - Критика цинического разума

1. Язык, высунутый

Хорошо воспитанным людям трудно говорить «нет». Ведь «нет» было бы проявлением упрямого своенравия, а чем больше в человеке хорошего воспитания, тем больше из него это своенравие изгнано. Послушание — первая обязанность ребенка, которая впоследствии превращается в обязанность гражданскую. В отношениях между детьми во время игр она, напротив, еще не играет никакой роли, детям легко даются отказ и самоутверждение. Там, где разгорается страстный спор, часто дело доходит до такого момента, когда слов уже просто не хватает. В этом случае способно прийти на выручку тело: высовывают язык, издавая при этом звук, проясняющий, кем именно считают оппонента. Данный акт есть проявление огромной энергии, помимо всех прочих преимуществ, он дает и преимущество полной однозначности и недвусмысленности. При этом сурово сдви­гаются брови, а края век подрагивают от так и рвущейся наружу энергии. В другом случае высовывание языка сопровождается вы­пучиванием глаз, как в комнате смеха перед кривым зеркалом.

Тот, кто может высунуть язык, избегает опасности кивнуть в тот момент, когда ему хотелось бы отрицательно помотать головой. Вообще, говорение «нет» — в том, что касается знаков, подаваемых движениями головы,— недостаточно прочно и определенно укоре­нено в теле, ибо существуют культуры, представители которых ис­пользуют движения головы для выражения согласия или несогласия совершенно не так, как принято у нас, а прямо противоположным образом.

Высунутый язык говорит «нет» с великим множеством интонаций: тут может быть и агрессия, и отвра­щение, и насмешка, при этом совер­шенно ясно, что того, кому адресо­вано это изъявление чувств, считают идиотом или редкостным занудой. Такое «нет» может быть злым, или веселым, или и тем и другим сра­зу — злорадным. Вместе с тем с лег­костью издается звук «э-э-э», хоро­шо соответствующий злорадству, в крайнем же возбуждении он перехо­дит в звук «бе-бе-бе», в котором превалирует выражение презрения. Нас интересует, естественно, в пер­вую очередь злорадное «нет», кото­рое свойственно кинической сатире; это — высовывание языка, которое мы наблюдаем у Уленшпигеля, прак­тикуемое агрессивным шутом, спо­собным славно посмеяться над зло­ключениями, проистекающими от глупости. Уленшпигель — это совре­менная модель киника, просветитель грубиянского направления, которо­го не страшит даже перспектива быть

поколоченным. Он не прячет свое злорадство под маской, которую велит надевать в таких случаях хорошее воспитание,— как то дела­ют более утонченные просветители буржуазной эпохи — ему до­ставляет откровенное наслаждение разоблачать и срамить глупцов. Поскольку он является пантомимическим просветителем, для него не существует тормозов, заставляющих более воспитанные головы скрывать свои «злые» движения души. Он есть телесное воплоще­ние сильного и здорового интеллекта, который не подвергает цензу­ре свои импульсы. Он, как и все киники, занимает позицию посере­дине между невоспитанностью и непроизвольностью, между наи­вностью и утонченностью, и поскольку он со своим «грязным» призванием столь амбивалентно колеблется между честностью и зло­бой, конвенциональной морали приходится с ним нелегко. Он дока­зывает, насколько часто мы извлекаем на свет божий истину только ценой проявления невоспитанности; тем самым мы оказываемся среди неоднозначностей культуры. Истина часто являет себя в пику всем конвенциям, и киник играет роль моралиста, который ясно дает по­нять, что порой нужно поступить аморально, чтобы спасти мораль. Это характерный признак сложных времен; дела стали столь запу-

танными, что мораль и аморальность оказываются способными пре­вращаться друг в друга. Те, кому Уленшпигель показывает язык, объявляют его сумасшедшим, тогда как он настаивает на том, что именно они повредились умом и нуждаются в лечении.

2. Губы, зло кривящиеся в ухмылке

Знание циника-Господина основывается на чувстве собственного превосходства, которое было достигнуто нечестными путями. Власть имущий видит собственные преимущества, даже если и сознает при этом, что, достигнув их, он оказался в положении, сомнительном с точки зрения морали. От чувства превосходства, достигнутого кри­выми путями, легко возникает кривая ухмылка, злое выражение умного лица. Эта ухмылка прикрывает плохое status quo, неспра­ведливость. Права других? До чего бы мы дошли с ними? Голод? А что это такое? Угол рта, чаще — левый, приподнимается. Рот Господина наглядно демонстрирует расколотость его сознания: ведь другая его половина знает, что улыбаться тут, в принципе, нечему. Одна половина рта, выражая знание, искривляется, приподнима­ясь, так что другая волей-неволей опускается, выражая презрение. Светский реализм циника-Господина проистекает из желания сохра­нить лицо в тот момент, когда приходится пачкать руки. Именно так часто обстоит дело с отточенными манерами. Циническая улыбка, как кажется, совершенно соответствует по стилю и просто неотдели­ма от бесстыдной вежливости, которая полна самообладания и де­монстрирует, что она столь же уверенно желала бы держать на рас­стоянии другого, сколь уверенно она контролирует самое себя.

Это — улыбка на высшем уровне власти и на высшем уровне ее меланхолии, как то проявляется у высокопоставленных чиновников, политиков, редакторов. Но лучше всего с этой улыбкой предстают придворные эпохи рококо — каков, к примеру, елейный камердинер Людовика XV, неудачливый Ле Бель в фильме «Фанфан-Тюльпан», улыбка которого столь же крива, как запятая между «да» и «но».

3. Губы, горько сжатые

Жизненный опыт жертвы проявляется в испытываемой ею горечи. Ее губы застыли в горьком молчании. Никто и ни в чем больше не сможет провести их. Они знают, как обстоят дела. Тот, кто испыты­вает ярко выраженное разочарование, возможно, даже получает не­большое преимущество перед лицом судьбы, пространство для раз-ворачивания самоутверждения и гордости. Губы, твердо сжатые и превратившиеся в тонкую линию, выдают знание обманутого о том, каков этот мир. Уже у некоторых детей, с которыми круто обошлась жизнь, можно наблюдать эти горько сжатые губы, от которых столь трудно добиться улыбки одобрения, делая что-то хорошее.

Недоверие — это ум обделенных. Однако недоверчивый легко снова глупеет, когда горечь не дает ему заметить и заставляет упускать то, что может пойти ему во благо после всех перенесен­ных страданий. Счастье всегда будет выглядеть обманом и ка­заться чересчур дешевым, чтобы стоило труда гнаться за ним. Привязанные к прошлому опыту, цинически горькие губы знают только одно: все в конечном счете обман и никто больше не за­ставит их смягчиться, чтобы, открыв миру свою внутреннюю сторо­ну, поддаться какому-нибудь искушению его великого плутовства.