Леонид Геллер - Утопия в России

Библиография к каждой главе разделена на «Тексты» (повествовательные произведения, не все из которых — утопии stricto sensu, отделены от умозрительных звездочкой) и «Исследования». Ссылки в тексте, помещенные в квадратные скобки, указывают на эту библиографию. Эту первую библиографию по русской утопии нельзя назвать исчерпывающей, несмотря на ее объем.

Названия некоторых часто упоминаемых изданий сокращены: CMRS = Cahiers du Monde russe et sovietique; RES = Revues des Etudes Slaves; ТОДРЛ = Труды Отдела древнерусской литературы. Что касается мест издания, Париж (для книг на французском) не указывается; Л, L = Ленинград, Leningrad; M = Москва, Moscou; Пг, Р = Петроград, Petrograd; СПб, SPb = Санкт-Петербург, Saint-Petersburg.

Жозе Жоане (Universite de Paris-X) рецензировал первые две главы, Жан Брёйар (Universite de Poitiers) — главу о XIII веке, а Михаил Геллер последние две главы. Благодарим их за ценные замечания.

Древняя Русь развивалась в стороне от Ренессанса, поэтому говорить об утопии в древнерусской литературе — анахронизм: для появления утопии необходима вера в прогресс, множественность миров и систем, необходим художественный вымысел. Вся древнерусская литература (вплоть до последней четверти XVII века) в высшей степени «утилитарна»: она выполняет мемориальную, собирательную, обучающую функции, которые исключают выдумку и личные суждения. При этом она служит приближению Царства Божия. Внутри ее геоцентрической модели мира и истории есть нечто, предвосхищающее утопию. Православие во всех своих аспектах — источник русского утопизма.

Даже если крещение Руси (988) не было тем неожиданным и всеобщим обращением, о котором сообщает Повесть временных лет (XII в.), и выбор князя Владимира определялся прежде всего дипломатическими и политическими соображениями, это был типичный для утопии скачок, разделивший историю на «до» и «после». «Новые люди» (по слову Владимира — Нового Константина) родились из купели (смерть — воскресение). Византийское христианство было усвоено Русью в эсхатологической, максималистской форме, «как призыв к „очищению“, „святости“, а не как моральный закон» [13] Meyendorff 1975, 236 . Спасение — это прежде всего обожествление (theosis): «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом» [14] св. Иреней Лионский . Человек не смог жить отдельно от людей и принял веру во всеобщее райское обновление, «апокатастаз». Символика храма, иконы, литургия приобщали верующих к иному времени — времени, преображенному вторым пришествием, «парусией». Монашество было попыткой воплощения этого чаемого времени и распространения его норм на все общество. Литература облекала эти чаяния в слова.

Первым откровением, принесенным христианством, было откровение красоты. Согласно «Повести временных лет», выбор Владимира в пользу византийского христианства был обусловлен красотой литургии, которую видели в Константинополе послы великого князя в 987 году: «И не знали — на небе или на земле мы» [Памятники… I, 123; Leger, 90; Laran, 61; Marichal, 53].

Историческая достоверность этих сведений не так уж важна. Красота увлекает человека в иную реальность. Тоска по прекрасному (красота, как теофания; «красота, которая спасет мир»; теургическое искусство символизма) — один из двигателей русской утопии. Эта тоска предвосхищает преображение мира, побуждает возвыситься над видимым и случайным, подняться к божественному прототипу (как в иконах, композиция которых не связана земными законами пространства и времени).

Крестообразная архитектурная планировка церкви также символизирует спасение мира. Неф — это «эсхатологический корабль» [Cl(ment, 104], который уносит прихожан к алтарю, к свету с Востока (небу, душе). Между двумя нефами возвышается иконостас, «граница между видимым и невидимым мирами» [Флоренский, 219], с «царскими вратами», «вратами в царство небесное» (Гоголь). «Церковь (община и здание) — признак нового времени, эсхатологическое предвосхищение нового творения, космоса, восстановленного в своей изначальной целостности» [15] Meyendorff 1975, 297 , Пространство литургии — это «священное место, воплощение неба на земле, экзистенциальный символ горнего Иерусалима», это «актуализация Царства Небесного», превращающая chronos (время) в kairos (избыток времени), а пространство — в преображенный космос [16] Andronikof, 16, 78 . Славяне были не столько катехизированы, сколько «литургизированы» (Бердяев).

В России (как и в Византии) выше всего ставилась монашеская жизнь, возвращение к адамическому состоянию, подражание благости будущей жизни [Dani(lou, 466]. Утопию и монашество часто сближают, усматривая в «монашеском коммунизме» прототип «уравнительного», «казарменного коммунизма» [Арзамасцев]. Однако первоначальное монашество — скорее антиутопия, противопоставленная «мирским» или теократическим соблазнам. Монахи «образуют эсхатологическую общность, которая наиболее полно и точно показывает, какой должна быть вся Церковь» [17] Meyendorff 1975, 88 .

Элементы утопии можно отыскать в народных сказках или житиях святых, но только «райские» тексты (видения или поиски земного рая, аналогичные западным, которым посвящены исследования Ж. Делюмо) представляют topoi утопии: удаленность (на сказочном или духовном Востоке), островное положение, труднодоступность, отсутствие зла, денег, естественный достаток, упорядоченная половая жизнь. Счастье, красота и мир (тишина, покой) царят в тех местах, куда лишь аскеза и посвящение открывают дорогу. Большинство этих текстов ведут свое происхождение от византийских, они переведены или пересказаны па болгарском или русском церковнославянском. Знал ли об этом читатель? Для Древней Руси утопия, как и христианство, экзогенна, но ее акклиматизация поразительна.

В видениях, от Слова о видении святого апостола Павла, восходящего к утерянному греческому источнику III века, до Слова о небесных силах, настоящего «канона эсхатологической веры» [Федотов 1975, I, 170], приписываемого святому Авраамию Смоленскому (начало XII в.), символика рая совпадает с иудео-христианской символикой апокалипсиса: посреди озера, чьи воды «белее молока» (символ бессмертия), находится золотой «град Христов» (ср. Отк. 21:10 — 27), окруженный двенадцатью стенами и пересеченный четырьмя потоками (меда, молока, вина и елея). Святой Дух отдыхает на древе жизни, охраняемый херувимами с огненными мечами (ср. Быт. 3:24) [Тихонравов, II, 40 — 58]. Некоторые списки широко распространенного Жития Андрея Юродивого содержат апокалипсис (написанный в будущем времени), который несомненно восходит к Апокалипсису Псевдо-Мефодия (конец VII в.):