Макс Штирнер - Единственный и его собственность

Итак, эгоист порывает все узы семьи и находит себе в лице государства защитника, который охраняет его от тяжко оскорб­ленного «духа» семьи. Но куда же он тогда попадает? Прямехонько в новое общество, и в нем его эгоизму опять расставле­ны сети, подобные тем, из которых он только что успел выпутаться, ибо государство, в свою очередь, тоже общество, а не союз, оно – расширенная семья («батюшка-царь» – «ма­тушка-царица» – «дети»).

То, что называется государством, – сплетение и сеть зависимости и связанности, оно – своего рода сопринадлежность, взаимоподчинение, причем соподчиненные или соединенные зависят друг от друга. Оно – порядок этой зависимости. Предположим, что исчез король, авторитет которого довлел над всеми, вплоть до полицейского сыщика, тогда, несмотря на это, все, в ком сохранился инстинкт порядка, стали бы поддерживать порядок против беспорядка зверских инстинктов. Если бы победил беспорядок, государ­ство погибло бы.

Но может ли действительно увлечь нас эта «любовная» мысль о зависимости друг от друга? Государство при таком понимании его представляло бы собой воплощение любви, существование и жизнь каждого для всех и всех для каждого. Но не теряется ли из-за инстинкта порядка инстинкт своеволия? Не удовольствуются ли люди насильственным утверждением по­рядка, то есть заботою о том, чтобы никто не «обижал» другого и чтобы все стадо было разумно размещено и распределено? Ведь тогда все будет обстоять благополучно, а такое «благопо­лучие» и называется государством.

Наши общества и государства существуют без того, чтобы их создавали, они объединены без нашего объединения, они предустановлены и существуют, имеют свое особое независи­мое существование и представляют по отношению к нам, эгоистам, нерушимое, нерасторжимое сущее. Говорят, что современная всемирная борьба направлена против «существу­ющего». Но обычно это понимается в том ложном смысле, будто то, что теперь существует, должно быть заменено иным, лучшим сущим. Однако войну следует объявить самому сущему, то есть государству (status), и не какому-нибудь определенно­му государству, не какому-нибудь данному, современному государственному состоянию и составу; домогаются не другого, «нового» государства (например, «народного»), а союза, объединения, этого непрестанно меняющегося или подвижного соединения всего и всех. Государство существует и без моего содействия: я рождаюсь и воспитываюсь в нем, исполняю возложенные им обязательства и должен «чтить» его. Оно берет меня под свое «милостивое покровительство», и я живу его «милостью». Таким образом, самостоятельное бытие госу­дарства утверждает мою несамостоятельность; его «самобыт­ность », его организм требуют, чтобы моя натура не развивалась свободно, а перекраивалась по его мерке. Для того, чтобы могло самобытно развиваться, оно подрезает меня ножницами «куль­туры», оно дает мне воспитание и образование, соответствую­щее лишь его целям, а не моим, и оно поучает меня, например, уважать законы, воздерживаться от покушения на государ­ственную (то есть частную) собственность, почитать божест­венную и земную верховность и т.д., словом – оно учит меня, как оставаться ненаказанным, «жертвуя» своим своеобразием ради «святыни» (свято самое разнообразное, например, соб­ственность, жизнь других и т.д.). В этом и состоит тот вид культуры и образования, который государство в состоянии мне дать; оно воспитывает меня, как «пригодное орудие», выраба­тывает из меня «пригодного члена общества».

Так должно поступать всякое государство – демократи­ческое, абсолютное или конституционное. И оно должно посту­пать именно так до тех пор, пока мы будем пребывать во власти того ложного представления, что государство – некое я, в качестве которого оно и именует себя «моральным, мистичес­ким или государственным лицом». Эту львиную личину «я» и должен я, как реальное я, сорвать с возгордившегося осла. Сколько разнообразных грабежей я допускал по отношению к себе в течение всемирной истории! Я должен был уступать почетное звание я и солнцу, и луне, и звездам, и кошкам, и крокодилам; почетным титулом я наделялись и Иегова, и Аллах, и Отец наш; потом явились разные семьи, племена, народы и, наконец, человечество, и тоже почитались как я, государство и Церковь также выступили с претензией на этот почетный титул, и все это я молча терпел. Что удивительного, что временами выступало также и действительное я и мне в лицо утверждало, что оно не мое ты, а мое собственное я. Если это делал Сын Человеческий par excellence, то почему не мог проделать то же и всякий сын человеческий? Таким образом, я видел мое собственное я всегда надо мной и вне меня, и оно никогда не могло действительно вселиться в меня.

Я никогда не веровал в себя, не верил в свое настоящее и видел себя только в будущем. Мальчик полагает, что он станет настоящим я, настоящим человеком, когда подрастет и будет взрослым мужчиной; взрослый же человек, в свою очередь, полагает, что только на «том свете» он станет чем-то настоя­щим. А, обращаясь к ближайшей действительности, даже и лучшие люди еще до сих пор уверяют друг друга, что необходи­мо вполне вместить в себе государство, свой народ, человечест­во и еще многое другое, чтобы стать настоящим я, стать «свободным» гражданином, гражданином государства, «сво­бодным или настоящим человеком», и они видят правду и действительность моего я в восприятии чужого я и преданности ему. И какого я? Такого, которое не есть ни я, ни ты, которое есть лишь воображаемое я, призрак.

Как в средние века церковь терпела, чтобы под ее влады­чеством объединялось много различных государств, так после реформации, и в особенности после тридцатилетней войны, государства, в свою очередь, терпимо относились к объедине­нию различных церквей (вероисповеданий) под одной короной. Но все государства – государства религиозные или, что то же самое, – «христианские» и ставят себе задачей вселять хрис­тианский дух, то есть втиснуть в ярмо неестественности необуз­данных «эгоистов». Все учреждения христианского государ­ства имеют целью насаждать христианский дух в народе. Так, суд имеет целью – принуждение людей к «справедливости», школа – принуждение людей к «умственному развитию», словом, его цель – защита человека, действующего по-христи­ански, от человека, действующего не по-христиански, укрепле­ние господства и могущества христианского образа действия. К числу принудительных средств, ведущих к этой цели, государ­ство причислило и церковь: оно потребовало, чтобы каждый исповедовал определенную религию. Дюпен недавно сказал, выступая против духовенства: «Обучение и воспитание – дело государства».