Валерий Карпунин - Христианство и Философия

Не успели судна остановить, как поравнялись старцы с кораблем, подошли под самый борт, подняли головы и заговорили в один голос:

— Забыли, раб Божий, забыли твое ученье! Пока твердили — помнили, перестали на час твердить, одно слово выскочило — забыли, все рассыпалось. Ничего не помним, научи опять.

Перекрестился архиерей, перегнулся к старцам и сказал:

— Доходна до Бога и ваша молитва, старцы Божий. Не мне вас учить. Молитесь за нас, грешных!

И поклонился архиерей в ноги старцам. И остановились старцы, повернулись и пошли назад по морю. И до утра видно было сиянье с той стороны, куда ушли старцы».

Вот такая великая сказка, истинно показывающая глубокую, возможно, самую глубокую, истину о молитве, о ее сути, глубине и силе. Я думаю, что «Три старца» — это даже не сказка, а быль, быль из области духовного мира — мира жизни Духа.

Древнекитайский мудрец Лао Цзы, который жил в VI в. до Р.Х., сказал: «Великое совершенство похоже на несовершенное. Великая полнота похожа на пустоту. Великая прямота похожа на кривизну. Великий ум похож на глупость». Последнее вполне применимо к старцам.

У наших предков существовало понятие «сокровенный сердца человек», то есть такой человек, который живет по выражению Толстого «умом сердца». Этот человек есть в потаенной глубине души каждого из нас. Его, я думаю, вполне можно было бы также назвать душой нашей души.

Именно душой нашей души мы соединяемся в молитве с Богом. Но далеко не все люди знают о ней, ибо наша беспорядочная, непутевая, грешная жизнь скрывает от Нас самое лучшее — нашего «сокровенного сердца человека». Нашими грехами, как непроходимыми дебрями, зарастает дорога к душе нашей души. И святые люди, как три старца из сказки, отличаются от грешников лишь тем, что в их душах эта дорога от «поверхности» их душевной жизни к их «сокровенному сердца человеку» является прямой и чистой. Наши три старца, конечно же, были почти лишены «ума ума», которым столь гордятся многие духовно пустые люди, но «умом сердца», напрямую соединяющим их с Богом, они обладали в превосходной степени, а значит, они обладали всем!

«Старость — не радость» — говорит русская пословица. И действительно, для очень многих стариков это так. Сейчас в России нелегко жить и молодым, работоспособным людям. А каково старикам? Но всегда ли и обязательно ли старость — не радость? Приведу вполне Достоверные свидетельства некоторых выдающихся стариков. Первое я взял из последних записок выдающегося писателя и драматурга Эжена Ионеско (1912–1994), румына по национальности, но жившего и творившего в основном во Франции. Незадолго до смерти (ему уже около восьмидесяти лет) Ионеско пишет: «Я взбешен. Я и ждал этого, и не ждал. Ждал, что волосы у меня поседеют, что при ходьбе буду помогать себе клюкой, но не ждал умственной деградации и до сих пор к ней не готов. Лет в двадцать, в тридцать каждый знает, что будет потом, знает и как бы не знает. Все равно с этим миришься, потому что есть инстинктивная воля к жизни, страх смерти. В молодости, да и позже, все, естественно, знают, что потом состарятся, знают и не знают. Чтобы понять, что такое старость, надо состариться. Люди приходят на землю не для того, чтобы жить. Приходят, чтобы зачахнуть и умереть. Раньше, каждое утро, вставая с постели, я говорил: слава Богу, даровавшему мне еще один день. Теперь говорю: еще один день Он у меня забрал».

Безрадостное, но сильное и беспощадно правдивое свидетельство.

Французский герцог Франсуа Ларошфуко (1613–1686) прожил очень неспокойную и богатую приключениями жизнь — много воевал, участвовал в разнообразных аристократических интригах. Он был не очень образован, но очень умен от природы, от Бога, а не от формального образования, которое дают в школах и университетах. На склоне лет Ларошфуко написал книгу мыслей (афоризмов) и кратких моральных размышлений, в которой он показал себя глубоким знатоком человеческой природы. Лев Толстой охарактеризовал эту книгу такими словами: «Хотя во всей книге этой есть только одна истина — та, что самолюбие есть главный двигатель человеческих поступков, мысль эта представляется со столь разных сторон, что она всегда нова и поразительна. Книга эта была прочитана с жадностью. Она приучила людей не только думать, но и заключать свои мысли в живые, точные, сжатые и утонченные обороты».

Заглавная мысль, которую Ларошфуко предпослал своей книге в качестве эпиграфа, звучит так: «Наши добродетели — это чаще всего искусно переряженные пороки». О старости же он сказал: «Немногие умеют быть стариками». Он, конечно же, имел в виду достойное несение бремени старческого возраста. К его чести нужно сказать, что сам он с большим достоинством переносил свою старость. В последние годы своей жизни Ларошфуко много страдал от болезней, от семейных потерь и огорчений. «Но недаром он много думал в своей жизни, — пишет его современница, — несмотря на все невзгоды, душевное состояние его было удивительно по своему спокойствию. Он подошел к последнему своему Часу без удивления и противления».

И наконец, обратимся к дневнику Л.Н.Толстого за 1895 год (ему было 67 лет): «Вчера видел свой портрет, и пи поразил меня своей старостью. Мало остается времени. Отец (обращается он к Богу. — В.К.), помоги мне употребить ее (старость. — В.К.) на дело Твое. Страшно №, что чем старше становишься, тем чувствуешь, что драгоценнее становится (в смысле воздействия на мир) находящаяся в тебе сила жизни, и страшно не на то потратить ее, на что она предназначена. Как будто она (жизнь) все настаивается и настаивается (в молодости Можно расплескивать ее — она без настоя) и под конец жизни густа, вся один настой».

Таким образом, у нас получилась некая последовательность свидетельств о старости: «Старость — не радость» (Ионеско), «но ее вполне можно переносить мудро и достойно» (Ларошфуко), «старость вполне может оказаться поистине драгоценным временем переживания концентрированного жизненного опыта и мудрости» (Л.Толстой). Свидетельство Толстого, конечно же, наиболее близко христианскому пониманию старости.

Чем страшит многих людей старость? Приближением смерти, то есть завершения земной жизни. Для человека, который не верит в Бога, это событие часто (хотя, возможно, и не всегда) страшно. Для христианина же приближение его кончины не должно быть страшным, ибо верующий человек знает с несомненностью, что завершение земного бытия не является завершением бытия как такового. Но и верующий человек не может не волноваться, приближаясь к моменту (или интервалу) перехода из этого мира в мир иной. Это волнение естественно. И его очень хорошо выразил Лев Толстой в дневниковой записи, которую он сделал в 1904 г.: «Боюсь ли я смерти? Нет. Но при приближении ее или мысли о ней не могу не испытывать волнения вроде того, что должен бы испытывать путешественник, подъезжающий к тому месту, где его поезд с огромной высоты падает в море или поднимается на огромную высоту вверх на баллоне. Путешественник знает, что с ним ничего не случится, что с ним будет то, что было с миллионами существ, что он только переменит способ путешествия, но он не может не испытывать волнения, подъезжая к месту. Такое же и мое чувство к смерти», — завершает Толстой.