Данэм Берроуз - Человек против мифов

В глазах семантиков источником всех зол является не кто иной, как сам основатель логики – Аристотель. Я думаю, терпеть надругательства со стороны менее одаренных потомков – удел всех великих. Аристотелю, однако, в этом отношении досталось больше других, потому что он имел несчастье быть в некотором роде канонизированным в средние века. Все пороки схоластической философии были отнесены на его счет, и он, больше кого-либо из своих современников уделявший внимания наблюдению фактов, стал рассматриваться как великий прообраз для людей, совершенно пренебрегающих наблюдением фактов. В XVII в. лорд Бэкон возглавил антиаристотелевское движение во имя эмпирической науки, хотя основные принципы научного метода были заложены самим Аристотелем. В XX в. граф Кожибский предлагает создать всю науку заново под общим названием "неаристотелевская система" [74] Для обозначения этой системы Кожибский употребляет символ А, читаемый как "не-А". Черта над буквой А означает отрицание всего того, что обозначается стоящим под этой чертой символом. Таким образом, А означает неаристотелевское. Этот прием был заимствован из булевой алгебры. . Ниже в результате анализа мы увидим, что претензии графа к Аристотелю почти столь же безосновательны, как и претензии лорда.

Как считает Кожибский, источником заблуждения служит закон тождества, который в его понимании гласит: "Все существующее существует". Теперь, говорит он (а вслед за ним и Чейз), давайте обратим внимание на то, что все вещи в мире – это некоторые процессы, поэтому все существующее переходит во что-то другое. Но раз оно становится чем-то другим, то не может быть тем, что оно есть – пи постоянно, ни даже в какой-либо данный момент. Чейз непременно приводит хорошо всем знакомые примеры. Он пишет:

"Ракета всегда есть та же самая ракета. Это справедливо в отношении слов, но не в отношении происходящего в пространстве и во времени невербального события, начинающегося яркой вспышкой и заканчивающегося падением обуглившегося остатка; несправедливо это также и в отношении гриба, стоящего во весь рост сегодня и скрывавшегося под землей еще вчера, и в отношении розы, увядшей сейчас и прелестной неделю назад, и в отношении мороженого, полежавшего пять минут на солнце" [75] Chase S. The Tyranny of Words, p. 228. .

"Измену и распад во всем вокруг я вижу!" В пространственно-временном мире это безусловно справедливо. Но вот в чем вопрос: кто из мыслителей когда-либо отрицал это? Первыми приходят на память древние греки Парменид и Зенон, считавшие, что свидетельства наших чувств дают нам мнение, а не знание, или более близкие к нам по времени неогегельянцы, проводящие различие между видимостью и действительностью [76] Интересно отметить уверенность м-ра Чейза, что парадоксы Зенона являются "язвительной насмешкой над нелепостями формальной логики" (Ibid., p. 73). Историческая же традиция считает, что Зенон поддерживал учение Парменида о неподвижном мире. . Парменида можно, пожалуй, упрекнуть в том, что в своих рассуждениях он идет от логики к фактам, поскольку говорит, что "мышление и бытие тождественны". Но прежде чем приписать этот взгляд аристотелевской эпохе, или эпохе "детства", как делает Кожибский [77] Korzybski A. Science and Sanity, p. 194, , стоило бы вспомнить о современнике и противнике Парменида Гераклите, чье описание природы изменения гораздо точней и глубже, чем все предложенное семантиками. Мы можем отметить, что обоих наших критиков даты, видимо, не очень интересуют. Деятельность Парменида и Гераклита относится к концу VI в. до н.э.; Аристотель (и вместе с ним формальная логика как таковая) принадлежит IV в. до н. э. Между ними целиком укладывается период расцвета греческой философии, начало которого отмечено фигурой Протагора – действительного исторического предшественника собственно семантической философии. Горячка обновления в философии тем пламенней, чем меньше мы знаем прошлое.

Какие бы ошибки ни были присущи раннему периоду развития философии, закон тождества сейчас понимается не так, как его понимает Кожибский. Не придавал ему такого значения и Аристотель. В применении к терминам и суждениям этот закон утверждает, что в пределах любого определенного рассуждения значение каждого термина и каждого суждения должно оставаться неизменным. Ясно, что так и должно быть; альтернативой этому может быть только хаос. Представьте себе, что "А" Кожибского означает в первой главе одно, во второй – другое, в третьей – что-то еще и т.д. Какой вывод мог бы сделать Кожибский о достоинствах символа "А"? Никакого, ибо в посылках он говорил бы об одном, а в заключение о чем-то совсем другом.

Отвечает ли это логическое требование природе окружающего нас мира? Конечно, отвечает, да так и должно быть, ибо в противоречивом случае не могло бы быть никакого соответствия между миром и нашими суждениями о нем. К чему бы могло быть отнесено "А", если бы обозначаемые этим символом философские системы вдруг перестали быть неаристотелевскими или же (что еще парадоксальнее) в одно и то же время обладали и не обладали свойством не быть аристотелевскими? Ракеты, грибы, розы, мороженое, конечно, все это процессы, но каждый из них представляет собой специфический процесс со своей собственной природой и историей. Каждый из них есть только, то, что он есть, и не есть что-то другое. В этом и состоит смысл закона тождества. Пусть семантики попробуют дать ему другое толкование.

Не с большим успехом нападают семантики и на закон противоречия.

Противоречащие суждения – это всегда парные суждения. Таковыми являются любые два суждения, которые не могут одновременно быть оба истинными и не могут одновременно быть оба ложными. Примером могут служить суждения: "В моем саду нет ни куста роз" и "В моем саду есть по крайней мере один куст роз". Эти суждения не могут быть истинными вместе. Но одно из них должно быть истинным, ибо если ложно, что в моем саду нет ни одного куста роз, то там должен быть по крайней мере один куст роз, а если ложно, что в моем саду есть по крайней мере один куст роз, то там не может быть ни одного куста роз.

Нападать на закон противоречия можно было бы путем отрицания факта существования таких пар суждений. Но в таком случае во что превратились бы доводы Кожибского и Чейза? Оба нападают на определенную теорию, именуемую ими аристотелевской. Эта теория, по их мнению, ложна. Но вот предположим, кто-то утверждает, что эта теория истинна. Кожибскому и Чейзу придется отрицать это утверждение, но если закон противоречия не имеет силы, их самые титанические усилия окажутся тщетными. Они могут громоздить довод за доводом в пользу утверждения "Эта теория ложна"; но, пока утверждение "Эта теория ложна" не будет действительно противоречить утверждению "Эта теория истинна", Кожибский и Чейз будут только зря изводить чернила. Если невозможно противоречие, невозможно и отрицание, нельзя будет даже отрицать, что отрицание возможно.