Данэм Берроуз - Человек против мифов

"Вы философ, доктор Джонсон, – говорил Оливер Эдвардс. – В свое время я тоже пытался стать философом, но, уж не знаю как, мне всегда мешало мое жизнелюбие". Так возобновляли свое знакомство два старых приятеля по колледжу, одному из которых было 65 лет, а другому – 67. Осмелюсь заметить, что ученость доктора Джонсона мрачностью вряд ли уступала широте, а торжественностью – мрачности. Бедняга Оливер, который "так и не набрался жизненного опыта", едва ли мог отличить пессимизм от философии; да ведь и то правда, что некоторые философы всегда только и занимались тем, что объясняли, как ухитриться поладить с этим печальным миром. Надо сказать, что Джонсона нельзя причислить к философам-профессионалам, у которых совсем иные склонности и которые иногда заметно уступают ему в мудрости. И еще мне кажется, что не одно жизнелюбие помешало Оливеру Эдвардсу стать философом. Люди, носящие это все еще высокое звание, принадлежат к дивной традиции. В ее начале высится тень великого Фалеса, на ее современный период тоже легла тень... только чья? Дьюи, Рассела, Сантаяны, Витгенштейна? Язык перебирает имена – и не может их назвать. Ибо это не тень какого-то человека – это тень мира.

Тенью мира, между прочим, мы называем ночь. Не хочу слишком настаивать на моей метафоре, потому что современное состояние философии и человеческой мысли в целом – это пока еще не...сплошной беззвездный мрак, в ночи студеной ужаса стена.

Скорее это те двусмысленные сумерки, которые могут оказаться и рассветом, и закатом. Философы-профессионалы, как видно, верят в непогрешимость собственных мнений, но не слишком верят в философию. У некоторых из них не хватает даже откровенности признаться в своем незнании того, что же такое философия. Эта последняя идея сама по себе поражает гораздо меньше, чем готовность ее высказать. В самом деле, что может быть абсурднее, когда человек после целой жизни умственного труда вдруг признается, что не имеет ни малейшего представления о том, чем же он собственно всю жизнь занимался?

Одна из причин такого странного положения в том, что философия, которую можно было бы назвать "официальной", представляет собой непрерывную традицию самовоспроизведения. Каждый философ находит себе пищу в трудах предшественников и первым делом обратится сначала к Гегелю и Канту, чем к реальности. Отсюда – систематическая разработка унаследованных идей, борьба систем при осторожной игре собственного воображения. В этом процессе одни теории совершенствуются, другие гибнут. И то и другое требует от философов почти одинаковых усилий.

Вторая причина та, что философия имеет дело с широкими обобщениями, поэтому она кажется далекой и даже пугает. Если вы скажете: "За обедом я буду есть обдирный хлеб", – и поступите соответствующим образом, то речь пойдет о конкретной буханке и конкретном обеде, и всем все будет ясно. Если вы скажете еще: "За обедом я буду есть обдирный хлеб, потому что это питательно", – вас опять же легко поймут, хотя вы и перейдете в область диетики. Если же вы после этого приметесь подробно объяснять, почему обдирный хлеб питателен, вы коснетесь ряда таких наук, как химия и физиология, и понимать вас станет значительно труднее, во всяком случае, предмет разговора будет не таким знакомым. Тут, сделав небольшую паузу, вы, может быть, скажете: "Ну, так или иначе, чем питательней будет моя пища, тем я буду здоровее". Здесь к уже затронутым вами наукам прибавится медицина, и широта вашего обобщения соответственно увеличится. С таким обобщением согласится каждый – и вовсе не из желания скрыть свое невежество. Но вот предположим, что вам или кому-нибудь еще пришло на ум спросить: "Каким образом обмолоченные, просеянные, съеденные и переваренные семена растений могут превращаться в кости и ткани?" Вряд ли вы будете сознавать, что повторяете вопрос, заданный Анаксагором двадцать пять веков назад: "Как может образоваться волос из того, что не волос, или плоть из того, что не плоть?" И в самом деле, как? Факты, накопленные наукой, показывают, что это действительно происходит. Но каким образом?

Попробуем подойти к вопросу с другой стороны. Вы только что сказали: "Чем питательней будет моя пища, тем я буду здоровее". Теперь предположим, что непочтительный друг вам отвечает: "Ну и что?" В этом замечании проскальзывает то, что у почетных ораторов называется "бросить вызов". (Вот уже двадцать лет они бросают мне этот вызов все тем же баритоном, идущим из тех же чревовещательных глубин.) Надо отвечать, и, конечно же, вы ответите: "Здоровье – благо". "Благо для вас или для всех?" – продолжает неумолимый экзаменатор. "Для всех" – говорите вы, не желая занимать чисто эгоистической позиции. Но ясно, что как только вы ответили на вопрос "Ну и что?", вы обратились к этике. А когда вы сказали "Для всех", вы сделали выбор в пользу определенной этики. А так как этика является частью философии, то вы неизбежно замечаете, что начали философствовать, еще не положив куска хлеба в рот.

Если мы чуточку продолжим диалог, исчезнут и последние сомнения. "Почему, – спрашивает ваш собеседник, который, возможно, воображает себя Сократом, – почему здоровье благо для всех?" "Потому, – отвечаете вы, – что от здоровья бывает хорошее самочувствие". "Ого, – произносит ваш собеседник, обличая в себе не Сократа, а профессора американского колледжа, – я вижу, вы гедонист; а поскольку вы явно хотите максимального удовольствия для максимального числа людей, то вы и утилитарист". "А что, здесь что-нибудь не так?" – спрашиваете вы с заметным беспокойством. "Здесь много что не так; возьмите хотя бы гедонистический парадокс". Вы чувствуете, что почва уходит из-под ног; нужно срочно искать скалу для опоры. Да вот и она: "Я считаю, что сохранять здоровье – долг каждого". Но скала разлетается вдребезги.

"Дорогой мой, – говорит профессор, – вы изменили свою позицию. Теперь вы кантианец. Однако неужели вы действительно думаете, что заботу о здоровье можно дедуцировать из категорического императива?" Полный провал; ну-ка, поищем что-нибудь ненадежней. "Удовольствие это или долг, а здоровыми хотят быть все". Снежная лавина обрушивается на вас вместе со вздохом профессора: "Ох, ох, теперь вы путаете факт и оценку. Элементарнейший ляпсус". – "Профессор, возьмите еще кусочек хлеба".