П Чаадаев - Отрывки и разные мысли

175. Впрочем, вот, по-моему, самый правильный взгляд на вопрос. С объективной точки зрения существует два закона: закон мира физического и закон мира нравственного. Первый имеет целью сохранение жизни физических существ и природы, являющейся их совокупностью, второй — сохранение жизни разумных существ и человеческого общества, являющегося совокупностью этих существ, и все это в соответствии со свойствами каждого существа и каждого порядка существ в отдельности. Но ясно, что на самом деле оба эти закона составляют единый закон, который, рассматриваемый объективно, действует совершенно тождественно в той и в другой области. Этот универсальный закон закон жизни, или закон Бытия; совершенно очевидно, что он не подлежит развитию и совершенствованию. Развивается, совершенствуется жизнь, бытие; закон — остается неизменным. Человек может, конечно, в силу своей разумной и свободной природы, не постигать законов этой природы или знать их более или менее совершенно, или же, зная закон, не подчиняться ему. Но, тем не менее, закон пребывает всегда неизменным и так же неизменно действие его на человека. Прогресс человеческого разума состоит не в том, чтобы предписывать миру законы собственного изобретения, а в том, чтобы непрестанно приближаться к более совершенному познанию тех законов, которые миром управляют. Человек не совершенствует тех законов, которые первоначально были преподаны ему творцом, но по мере своего поступательного движения во времени открывает новые законы, ему неизвестные; он научается лучше понимать те, которые ему уже известны, и находить для них новое применение. Так, например, знание закона, раскрытого в откровении, с каждым днем все более и более распространяется среди людей, тогда как самый закон не совершенствуется и не развивается, а среди всех тех новых сил, которые он ежедневно порождает для удовлетворения все возрастающих потребностей человечества, он сам остается неизменным и тем же, каким некогда вышел из лона божественного разума [107].

176. Думаю я, можно сказать, что способность к творчеству была дарована человеку только в области искусства; вот где настоящая область его творчества, единственный мир, в котором ему дано из небытия создавать реальность, вызывать жизнь актом воли. Вне этого мы можем лишь искать и подчас находить реальное. Однако при всей беспредельности нашего могущества в искусстве, оно все же подчинено и здесь некоторым началам, которые тоже не нами изобретены, которые существовали ранее всего нашего творчества, которые, как все вечные истины, воздействовали на нас задолго до того, как мы их осознали. Идея красоты не была порождением человека, как и всякая другая истинная идея; он нашел ее запечатленной во всем творении, разлитой вокруг него в тысячах разнообразных форм, запечатленных неизреченными чертами в каждом предмете в природе; он постиг ее, присвоил себе, и из этого благодатного начала он излил на мир все то множество творений, то возвышенных, то чарующих, которыми он населил мир фантазии, которыми украсил поверхность земли [108].

177. В заключение уместно будет заметить, что все только что сказанное говорилось и повторялось тысячу раз всеми серьезными умами века, но весьма естественно, — мы ничего об этом не знаем: хронология Европы чужда нам, мы присутствуем при жизни нашего века, но не участвуем в ней. Не будем заблуждаться, наша роль в мире, как бы значительна она ни была, как бы ни была славна, — роль доныне лишь политическая; и до движения идей в собственном смысле слова нам еще нет дела. К тому же, из тех эманаций научной мысли, которые случайно заносит на наши отдаленные берега с Запада, сколько сбившихся с пути, сколько застывших под ледянящим дыханием севера. Как бы то ни было, надо признать, что безотрадное зрелище представляет у нас выдающийся ум, бьющийся между стремлением предвосхитить слишком медленное поступательное движение человечества, как это всегда представляется избранным душам, и убожеством младенческой цивилизации, не затронутой еще серьезной наукой, ум, который таким образом поневоле кинут во власть всякого рода причуд воображения, честолюбивых замыслов, и иногда, — приходится это признать, — и глубоких заблуждений [109].

178. Человек очень редко сознает творимое им добро; часто ему ничего не стоит совершить поступок, который со стороны представляется подвигом сверхчеловеческой доблести. В наших действиях, по видимасти самых героических, нередко меньше всего бескорыстия. Далеко не единственным побуждением к великодушным поступкам нашим служат сочувствие бедствиям ближнего; обычно побуждением служит удовольствие, которое мы испытываем, напрягая деятельные способности души, испытывая свою силу. Та же потребность, подвергнуть себя без нужды какой-либо опасности в других случаях побуждает нас рисковать жизнью для спасения одного из нам подобных. Опасность имеет свою прелесть; мужество не только добродетель, оно в то же время и счастье. Человек создан так, что величайшее наслаждение из всех ему дарованных он испытывает, делая добро — чудесный замысел провидения, пользующегося человеком как орудием для достижения своей цели, — величайшего возможного блаженства всех созданных им существ.

179. Турки — отвратительные варвары, это верно; но турецкое варварство не опасно для остального мира, тогда как варварство другого народа гораздо опасней. К тому же, с варварством турок можно бороться у них на месте, с другим варварством это не так. Вот в чем вопрос.

180. Пока русское варварство не угрожало Европе, пока оно не провозгласило себя одной-единственной цивилизацией, единственной и истинной религией, его не трогали; но с того дня, когда оно встало перед лицом Европы как сила нравственная и политическая, Европа должна была подняться против него сообща.

181. Не будут, думаю, оспаривать, что логический аппарат самого ученого мандарина небесной империи функционирует несколько иначе, чем логический аппарат берлинского профессора. Как вы хотите, чтобы ум целого народа, который не испытал на себе влияния ни преданий древнего мира, ни религиозной иерархии с ее борьбой против светской власти, ни схоластической философии, ни феодализма с его рыцарством, ни протестантизма, словом, ничего того, что более всего воздействовало на умы на Западе; как хотите вы, чтобы ум этого народа был устроен точь-в-точь, как умы тех, кто всегда жил, кто вырос и кто теперь еще живет под влиянием всех этих факторов? Конечно, и среди нас, независимо от этой преемственности мыслей и чувств, появилось несколько гениальных людей, несколько избранных умов, но, тем не менее, нельзя не пожалеть о том, что в мировом историческом распорядке нация в целом оказалась обездоленной и лишенной всего этого прошлого. На нас, без сомнения, очень сильно сказалось нравственное влияние христианства; что же касается его логического действия, нельзя не признать, что оно было в нашей стране почти равно нулю. Прибавим, что это один из интереснейших вопросов, которым должна будет заняться философия нашей истории в тот день, когда она явится на свет.