В Ирхин - Крылья Феникса; Введение в квантовую мифофизику

(Лецзы)

С высшей точки зрения нестандартные миры могут быть как раз не менее, а более ценными, то есть точнее отражающими Истинную Реальность. Иногда эти миры оказываются скоррелированными с мирами, типичными для будущих поколений (но не для современников). Разумеется, творцам таких миров ничего особенно приятного в жизни не достается, по крайней мере, если иметь в виду ее внешнюю сторону. Мертвым же гениям вполне можно ставить памятники, потому что, по слову пирата Билли Бонса, мертвые (уже) не кусаются.

Оловянных солдатиков строем

По шнурочку равняемся мы.

Чуть из ряда вон выйдут умы:

Смерть безумцам! -- мы яростно воем,

Поднимая бессмысленный рев,

Мы преследуем их, убиваем -

И статуи потом воздвигаем,

Человечества славу прозрев.

(П. Ж. Беранже, пер. В. Курочкина)

Бояться вам рожна какого?

Что против -- Пушкину иметь?

Его кулак навек закован

В спокойную к обидам медь.

(В. Маяковский)

В сказках великих писателей-романтиков XIX века можно найти описание двух предельных случаев (моделей) взаимодействия человека и общества -- гадкий утенок (Г.-Х. Андерсен) и крошка Цахес по прозванию Циннобер (Э.-Т.-А. Гофман). Лебедь действительно оказывается плохой уткой, в то время как крошка Цахес (не человек, а альраун -- человекоподобное магическое существо, сотворенное из корня мандрагоры), благодаря чарам доброй, но недальновидной феи, идеально соответствует ожиданиям окружающих. Более того, он существует только на этом уровне: вне воспринимающей аудитории он просто глупый и злобный уродец. В конце сказки онтология торжествует над социальной психологией, и кавалер ордена Зелено-пятнистого тигра с двадцатью алмазными пуговицами тонет в собственном ночном горшке.

В рассказе-псевдорецензии Одиссей с Итаки С. Лем пишет о гадких утятах:

Сперва идут гении обыкновенные, дюжинные, то есть третьего класса, неспособные шагнуть особенно далеко за умственный горизонт эпохи. Им приходится легче других, нередко они бывают оценены по заслугам и даже добиваются денег и славы. Гении второго класса -- гораздо более твердый орешек для современников. Потому и живется таким гениям хуже. В древности их обычно побивали камнями, в средневековье жгли на кострах, позже, в связи с временным смягчением нравов, им позволялось умирать естественной смертью от голода, а порой их даже кормили за общественный счет в приютах для полоумных... И все же в конечном счете гениев второго класса ожидает признание, то есть загробный триумф... Но сверх того существуют -- ибо не могут не существовать -- гении высшей категории... Гениев первого класса не знает никто и никогда, ни при жизни, ни после смерти. Это -- открыватели истин настолько невероятных, глашатаи истин настолько революционных, что их абсолютно никто оценить не в силах. Поэтому прочное забвение -- обычный удел Гениев Экстракласса.

Такие истины, конечно, могут быть постигнуты человеком (но не обществом в целом!), который сам проделает тот же личный труд, пройдя свой духовный путь.

Здесь важно снова вернуться к ключевой идее почти всех мистических и эзотерических учений о соотношении эмпирического времени и вечного настоящего. Прозрения Гениев Экстракласса оказываются не ко времени в буквальном смысле, ибо их источник лежит не во времени. Человек выпрямляет кривые пути. Гений идет кривыми (У. Блейк. Бракосочетание рая и ада). Человечество в каком-то (прагматическом) смысле право, отвергая по-настоящему глубокие идеи, ибо они могут представлять ценность лишь для каждого человека в отдельности, но не для общества в целом. Истины высокого уровня не могут быть открыты тем или иным гением, они просто есть, и каждый человек должен открывать их для себя заново. При всей глубине и блеске лемовских текстов, Лем (как и другие писатели -- Г. Уэллс, Жюль Верн...) все-таки обедняет проблему, сводя ее к социальным, интеллектуальным и этическим аспектам и говоря о месте гения (ученого) в обществе. При всей их важности эти аспекты -- не самые главные.

Для того, кто постиг природу неба и земли, нет ничего, что было бы воровством и что не было бы воровством.

(Лецзы)

С другой стороны, у пророков и основателей религий, которые сумеют подняться над личными проблемами (на определенном уровне их уже просто не остается -- бодхисаттва и тем более будда уже не совсем человек), все получается. Разумеется, получается у пророков только выполнение их божественной миссии; житейское благополучие здесь ни при чем, а крестный путь всегда полон страданий.

И чтобы я не превозносился чрезвычайностью откровений, дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтобы я не превозносился. Трижды молил я Господа о том, чтобы удалил его от меня. Но [Господь] сказал мне: Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи. И потому я гораздо охотнее буду хвалиться своими немощами, чтобы обитала во мне сила Христова. Посему я благодушествую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях за Христа, ибо, когда я немощен, тогда силен.

(2 Коринфянам 12:7-- 10)

Иногда неудача пророческой миссии может быть предопределена, как у греческой прорицательницы Кассандры, тщетно предупреждавшей о грядущей гибели Трои, или первого древнееврейского интеллигента Иеремии, ставшего свидетелем предсказанного им падения Иерусалима. Да и об общественном (а не личном) успехе спасительной миссии Христа, мы можем сказать лишь с большими оговорками, оглядываясь на двухтысячелетнюю историю западной, формально христианской, цивилизации. Постоянно превращаемый официальной религией в мертвого беспомощного идола, Христос снова и снова возрождается в отдельных людях, и благодаря этому живет в человеческой истории.

Неоднозначность социальных последствий деятельности Иисуса подчеркивается даже в Евангелии, например, в пророчестве Симеона о Младенце Христе: се, лежит Сей на падение и на восстание многих в Израиле и в предмет пререканий (Лк. 2:34); Иисус не оправдал мечты Израиля о царе-мессии, приносящего всеобщее процветание народу, и был отвергнут им. Мессианская идея изначально связана с образом непонятого и преследуемого страдальца (см. Ис. 53). И в Новом Завете Иисус тяжело страдает от непонимания окружающих и предательства. Несмотря на явленные Им чудеса и само воскресение, даже ближайшие Его родные и апостолы так и не могут понять Его и поверить в Него, во всяком случае, до сошествия на них Духа Святого.

Наконец, явился самим одиннадцати, возлежавшим [на вечери], и упрекал их за неверие и жестокосердие, что видевшим Его воскресшего не поверили.

(От Марка 16:14)

Впрочем, и затем, как пишет апостол Павел в своих посланиях, иерусалимские апостолы все время отступают от евангельской свободы, занимаясь построением земной церкви. Учение Христа оказывается слишком высоким для этого мира. Из истории Нового времени здесь можно привести пример Мартина Лютера, также в какой-то мере обладавшего пророческим даром. Хотя Реформация -- дело его жизни -- достигла заметных политических успехов, в конце жизни Лютер осознал, что никто так и не понял его учение (а точнее, евангелие Христа, которое Лютер пытался проповедовать, испытав личное прозрение). С ужасом наблюдая социальные последствия своей деятельности, ввергшей Европу в череду кровавых войн, он писал, что толпу лучше было оставить в подчинении папистов.