Карл Ясперс - Ницше. Введение в понимание его философствования

Борьба Ницше и его робкие попытки повлиять на Вагнера в живом общении остались тем незамечены. Как позднейшим наблюдателям, так и Вагнеру разрыв казался внезапным и неожиданным (он как бы присвоил себе Ницше, а затем, когда вышло «Человеческое, слишком человеческое», отказался от него). Для Вагнера дружба с Ницше могла показаться эпизодом. На тридцать лет старше, он уже давно был в полном расцвете своего творчества; Ницше оказывается словно бы приставлен к нему, чтобы этому творчеству служить. Однако эпизод этот и для Вагнера был единственным в своём роде. В 1871 г. по поводу «Рождения трагедии» он писал Ницше: «Ничего более прекрасного, чем Ваша книга, я ещё не встречал! … Я сказал Козиме: после неё сразу следуете Вы, после Вас долго нет никого другого …» 1872 г.: «Если говорить серьёзно, Вы, после моей жены, единственный выигрыш, выпавший мне в жизни». 1873 г.: «Я снова читал её, и, клянусь Богом, я считаю Вас единственным, кто знает, чего я хочу!» 1876 г. по поводу сочинения «Рихард Вагнер в Байрейте»: «Друг! Ваша книга невероятна! — Откуда только у вас такой опыт обо мне?» После этого от Вагнера не поступило в адрес Ницше ни единого знака внимания. Он высказывался о нём уже только с презрением.

Расставание, не сильно повлиявшее на судьбу Вагнера, для Ницше оказалось в высшей степени роковым. Его произведения и письма до самого конца полны прямых и косвенных высказываний о Вагнере, об их дружбе, об утрате, которую понёс Ницше. Бесконечные воспоминания одолевают его: «Ничто не может возместить мне того, что в последние годы я лишился симпатии Вагнера …Между нами никогда не было сказано ни единого дурного слова, даже в моих мыслях, но было очень много ободряющих и радостных, и, пожалуй, ни с кем я так много не смеялся. Теперь это прошло — и всё, чем я пользуюсь — это иметь вопреки ему своё право в некоторых областях! Как будто тем самым можно вычеркнуть из памяти эту утраченную симпатию!» (Гасту, 20.8.80). Расхождение, которое Ницше стал ощущать в последних беседах между ним и Вагнером в Сорренто (1876), похоже, выражено в следующих словах: «Такое прощание, когда люди, наконец, расстаются, потому что их чувства и суждения уже несовместимы, сообщает нам наибольшую близость к личности, и мы бессильно бьёмся о стену, которую природа возвела между ею и нами» (11, 154). Никогда Ницше не сожалел о своей общности с Вагнером. Его воспоминания были всегда положительными: «Достаточно того, что моё заблуждение — включая веру в некое общее и единое предопределение — не задевает чести ни его, ни моей, и … на нас обоих тогда, как на двух очень по-разному одиноких людей, не оказывало ни малейшего полезного или подкрепляющего действия» (14, 379).

Образ Вагнера оставался чем-то, за что Ницше приходилось вести внутреннюю борьбу, как в годы близости: «Моим самым тяжёлым испытанием в плане справедливости по отношению к человеку стало всё это общение и уже-не-общение с Вагнером» (Гасту, 27.4.83). Даже при самой жестокой критике мы полагаем, что наряду с глубокой серьёзностью, касающейся судьбы человеческих существ, слышим любовь, которая по странной способности человеческой души может только на время обращаться в ненависть.

Годы начиная с 1876-го означали для дружеских привязанностей Ницше самый болезненный перелом, поворотный пункт в его отношениях с людьми.

В 1876 г. не только наступило окончательное разочарование в Байрейте, не только произошёл необратимый внутренний разрыв с Вагнером. В тот же год женился Овербек, и их совместному пятилетнему проживанию под одной крышей пришёл конец. Женился Роде. В 1878 г. вышло в свет «Человеческое, слишком человеческое», и вслед за этим Вагнер публично с пренебрежением отмежевался от этого сочинения, а Роде был неприятно удивлён: «Разве можно так вынимать из себя душу и ставить на её место какую-то другую?» (к Ницше, 16.6.78). Почти все окружавшие Ницше люди, чьи взоры, как и его, были прикованы к Вагнеру, стали держаться от него на расстоянии.

Верх одержал выбор, сделанный Ницше в пользу своей миссии, который повлёк за собой необходимость полностью разорвать все до сих пор значимые для него связи. Будучи человеком, стремящимся, чтобы действительность его мира совпадала с общей действительностью, он, вероятно, желал для себя другого пути. Негативный опыт, который выпал на его долю, когда он хотел воспользоваться возможностями, имеющимися у всех, лишь подтолкнул его к осознанию исключительности своей собственной натуры, которая не может реализоваться и достигнуть счастья теми же способами, что и другие люди. От естественной боли до сознания своей совершенно особой миссии, от трогательно простых человеческих страданий до гордой убеждённости в собственном призвании проходит Ницше в своём выборе, который в целом сопровождается какой-то невероятной уверенностью в собственной правоте, пусть даже в частностях этот выбор бывает нелегко распознать. По поводу известия о свадьбе Роде у него родились стихи, которые он посылает к Роде: поёт в ночи птица, призывая к себе спутницу, одинокий путешественник останавливается и вслушивается:

Ницше пишет: «Пожалуй, тут во мне какой-то дурной разрыв. Мои желания и моя необходимость суть разные вещи: я едва ли смогу это высказать и объяснить» (Роде, 18.7.76).

Путь одиночества начинается. Отныне Ницше осознаёт его. На новом пути он пытается сойтись с новыми людьми — это похоже на то, как если бы он боролся за свою дружбу в бездне окончательной заброшенности. Ещё трижды из глубин своего внутреннего мира он пытается идти навстречу тому или иному человеку: Рэ, Лу Саломэ, Г. фон Штейну; трижды он испытывает разочарование.

Пауль Рэ [19], врач и автор сочинений о возникновении моральных чувств, на пять лет моложе Ницше, сблизился с ним — особенно зимой 1876/77 гг., когда они оба жили в Сорренто у Мальвиды фон Мейзенбуг, — в беседах по общим для них вопросам нетрансцендентного, натуралистически-психологического исследования происхождения и эмпирической действительности морали. Хотя позднее Ницше самым решительным образом расходится с ним (из-за в корне и по своим целям сущностно иного анализа морали у Рэ, проведённого на основе английских образцов), и хотя Ницше у Рэ вряд-ли чему-нибудь научился (ибо существенные для Рэ позиции были характерны для Ницше ещё до их знакомства), но сам факт разговоров с Рэ, очевидно, был для него тогда большим счастьем: возможность вообще беспристрастно беседовать с кем-то одним хотя бы об этих вещах, об этих последних для него тогда вопросах, вдохновляла его. Холодная последовательность радикального анализа действовала на него тогда благотворно (за это он какое-то время смотрел сквозь пальцы на его банальность). Царила атмосфера чистоты и отсутствия всяческих иллюзий, дышать которой ему нравилось. Восторг перед Рэ, расположение к нему какое-то время были, очевидно, значительными, но они не положили начала самоотверженной дружбе и не заменили собой невероятную полноту общения с Вагнером.