Семен Франк - Непостижимое (Онтологическое введение в философию религии)

Но само это положение дела может вести и к другой постановке вопроса, итогом которой явится, по-видимому, также отрицание объективной значимости опыта трансрационально-непостижимого элемента бытия. А именно, сомнение, о котором мы только что говорили, может быть формулировано и иначе. Мы можем попытаться - как это делает скептицизм, претендующий на особую широту и свободу мысли, - возвыситься над обоими спорящими здесь между собой духовными направлениями и как бы "беспартийно" оценить их оба. В самом деле, нам здесь легко предносится допущение, что весь этот спор и все различие имеет лишь субъективно-психологическое значение, что дело идет здесь просто о различии между хладнокровно-трезвой, рассудочной и, с другой стороны, мечтательно-эмоциональной, захватывающей наше внутреннее существо реакцией на один и тот же объективный состав, который сам по себе этим различием психологических реакций ничуть не затрагивается. Смотря по различию душевных склонностей и предрасположений или смотря по различию душевного состояния, в котором мы находимся, мы можем либо только трезво "регистрировать" данный состав опыта, либо испытывать его как нечто непостижимое, таинственное и священное. Это допущение тем более естественно, что ведь действительно один и тот же объективный состав, одно и то же содержание бытия может восприниматься этими двумя столь разнородными способами.

Такого рода широкий скептицизм кажется на первый взгляд особенно мудрым и "объективным". В действительности, однако, он есть или просто нечестная уловка мысли, или недомыслие. В самом деле, последней, самой общей и действительно не требующей доказательства предпосылкой всякой мысли и всякого познания является признание, что есть все же какая-то объективная истина, что-то, что "действительно", "на самом деле" есть. Поэтому скептицизм, по внешней видимости утверждающий равноправие двух противоположных "точек зрения", стоит перед дилеммой: либо он на самом деле с полной честностью утверждает одну только истину - именно, что все на свете есть иллюзия, субъективное состояние человеческой души, либо же - что по большей части бывает - он втайне все же утверждает подлинную объективность рассудочной "регистрации" реальности и принимает одну лишь "мечтательно-эмоциональную" реакцию за субъективно-иллюзорный придаток к "подлинной" реальности фактов. В последнем случае он сводится к уже рассмотренному нами только что возражению, основанному на вере в верховенство рассудочного познания, и, следовательно, не требует особого обсуждения. Но и в первом случае, признавая всякое наше познание "субъективным", он, в сущности, хотя и бессознательно, сводится к тому же: он исходит из холодного и горького - в основе своей тоже чисто "рассудочного" - допущения, что мир, как он подлинно есть, исчерпывается совокупностью заблуждавщихся, живущих всякого рода иллюзиями человеческих душ. Здесь нам нет надобности рассматривать по существу это философское мировоззрение; достаточно лишь констатировать, что и оно под мнимой оболочкой беспристрастия и духовной широты допускает, хотя и в своеобразной форме, реальность только одного рода - именно ту, которая доступна рассудочному сознанию.

Таким образом, лишь по внешней видимости удается, в форме изложенного выше скептицизма, устранить всю серьезность и ответственность возникающего перед нами, вопроса: какое объективное значение имеет опыт таинственного, непостижимого, трансрационального по сравнению с опытом, выражаемым в ясных понятиях и предоставляющих нам бытие в форме "знакомого", "понятного", "ясно и отчетливо достижимого" и именно поэтому лишенного внутреннего смысла и внутренней значительности предметного мира? Как размежевать эти две формы опыта? Какое значение, в смысле подлинного познания - познания того, что на самом деле есть, - мы должны и вправе приписать каждому из них? Но так как воззрение, приписывающее объективно-предметное значение "рассудочному" познанию - разложению бытия на систему ясных, самоочевидных общих элементов, улавливаемых в понятиях, - пользуется всеобщим признанием и как бы навязывается само собой - так как, другими словами, бремя доказательства лежит на противоположном воззрении, - то вопрос для нас принимает следующую форму: можно ли утверждать, что в самой реальности действительно нет ничего, что не могло бы быть включено в схему "знакомого", "понятного" или "постижимого"? Или, напротив, можно обнаружить объективное наличие "непостижимого" в составе самой реальности? Ответу на этот вопрос посвящено наше исследование. Здесь мы можем лишь предварительно уяснить смысл вопроса.

Для этого мы должны попытаться несколько точнее определить само понятие "непостижимого" - поскольку именно это возможно сделать уже теперь, не предваряя итогов нашего исследования. Прежде всего, уже из сказанного выше следует, что под "непостижимым" мы во всяком случае не должны разуметь что-либо безусловно и абсолютно для нас недостижимое или непознаваемое - не нечто подобное кантовской "вещи в себе" (к рассмотрению этого последнего понятия и его отношения к тому, что мы имеем в виду под именем "непостижимого", нам еще придется вернуться). Напротив, поскольку вообще возможно осмысленно говорить о "непостижимом", оно, очевидно, должно быть в какой-либо форме нам доступно и достижимо. Оно должно, следовательно, - при всей своей непостижимости - как-то встречаться в составе нашего опыта (понимая "опыт" в широком смысле слова, как совокупность всего, что нам в какой-либо форме "дано", нам "предстоит" или "открывается"). Если бы в составе нашего опыта не имелось того, что мы разумеем под "непостижимым", то, очевидно, мы не могли бы ни образовать такого понятия, ни даже употреблять само слово "непостижимое".

Если мы возьмем сначала "непостижимое" в буквальном смысле этого слова, который обозначает отношение к нашему познанию, именно отрицание возможности "постижения", то дело идет здесь, следовательно, не о безусловной непостижимости или недоступности для нашего опытного сознания, а лишь о недоступности для постигающего познания. Что собственно это означает, возможно ли нечто подобное и если да, то в какой форме? - это и составит предмет дальнейшего нашего исследования. Здесь нам достаточно исходить из логически фиксированного допущения (остающегося пока, в смысле реальной значимости, гипотетическим), что мыслимо в составе нашего опыта нечто, что остается недоступным нашей постигающей мысли. Но мы можем еще упростить нашу формулировку. Так как всякое познание - в том числе даже то, что обычно зовется простым "констатированием" и кажется данным "непосредственно", т.е. без участия мысли, - есть в конечном счете, посколькуxi оно выражается в суждении, мысль, постижение - именно подведение "данного", материала познания под понятие (подробно это показано нами в нашей книге "Предмет знания"), то "недоступное постигающей мысли" совпадает с "непознаваемым". Иначе говоря, мы исходим из допущения, что в опыте, в составе того, что как-либо предстоит или открывается нашему сознанию, может встречаться непостижимое или непознаваемое - нечто, что не может быть разложено на признаки понятия, усмотрено, говоря терминами Декарта, "ясно и отчетливо" или - согласии с тем, о чем мы выше размышляли, - воспринято как "знакомое", "общее" и потому повторяющееся содержание бытия.