Жан Грав - Будущее общество

Но в нравах происходит заметный прогресс! Незаконнорожденный не является более парием, как это было некогда, и как думают теперь ретрограды; „незаконные” связи, как мы сказали, весьма распространены среди населения больших городов, и, хотя иногда какой-нибудь добрый сосед вследствие склонности к злословью и сплетням начинает судачить, но везде они признаются наравне с законными.

Иногда некоторым удается даже добиться признания со стороны администрации. Один закон остается неподвижным.

Итак, современный закон, поскольку он не вдохновляется партийным духом, имел когда то. временное raison d'être, и есть в сущности не что иное, как выражение обычая, притом ретроградное, ибо, становясь законом, он делается неподвижным и отстает от нравов, которые, сами по себе прогрессируя, изменялись.

Более того, общественное мнение неуклонно преследовало всегда только то, что наносило действительный ущерб обществу, причиняя вред одному из его членов; причем умело принимать в соображение намерение и обстоятельства. Законом предусмотрены максимальные и минимальные кары, и колебание его зависят больше от физиологической натуры тех, кто призван применять закон, чем от природы самого преступления. Наконец, разве не лучшее средство морализировать людей — указывать им на то, что нарушение полезного правила носит в себе самом наказание, ибо повредит им своими последствиями? Разве это не будет так же нравственно и, в особенности, так же действительно, как внушать человеку, что если он нарушит закон, то будет наказан, но, что ему ничего не будет, если он сумеет скрыть свое преступление от власти?

Нам возразят, что только страх наказания может принудить людей выполнять свой долг; — увы, этот обычный припев сторонников репрессий является ложным аргументом. Наши учреждения, во-первых, доказывают, что страх наказания не устраняет преступлений, и, во-вторых, мы видели, что традиция и обычай всесильны у народов, называемых нами низшими. Неужели приходится сознаться, что наша нравственность ниже их?

Вот, что рассказывает Белло об индейцах полярных стран по поводу складов с'естных припасов, устраиваемых ими в дни удачной охоты, в расходовании которых они должны быть особенно экономны, так как часто сами терпят страшный голод.

„19 июня... Г. Геберн сказал, что индейцы ему принесли мясо, к которому они не притрагивались, хотя не ели уже трое суток. Они устраивают склады, в которых прячут часть своих запасов, чтобы волки не могли с'есть. Если вы очень нуждаетесь, они не имеют ничего против, чтобы вы взяли, сколько вам нужно, но не выбирая кусков; ибо, говорят они резонно, голодный человек без разбора берет то, что находит. Равным образом считается преступлением, если кто-нибудь не закроет кладовую” [13] I. К. Bellot, Journal d'un voyage aux mers polaires, стр. 19. .

Следующий пример находим у Вамбери, и нас не могут обвинять в том, что мы берем примеры из жизни идиллических народов, так как здесь говорится о туркменах, единственное занятие которых составляет грабеж.

„Туркмены, по моим сведениям, мало похожие на описываемых Муравьевым, разделяются на девять племен, называемых Халько , которые делятся на колена или тэфы , а эти на роды или тиры ”.

„Двойная связь: солидарность людей, принадлежащих к каждому роду, и родов, из которых состоит каждое колено, образует главный связующий элемент этого странного общества. Тот не туркмен, кто не знает с самого раннего возраста к какому роду и колену он принадлежит, и кто не гордится силой и численностью своего племени. Впрочем, в нем он находит всегда защиту от произвольного насилия со стороны членов других родов; ибо все племя в случае обиды одного из своих сынов обязано требовать удовлетворения” [14] A. Vambery. Voyage d'unfavx Derviche, édition abrégée, стр. — 38. . И далее:

„Кочевники, живущие в этой местности, пришли толпою осмотреть караван; завязалось нечто в роде торговли; я видел, как заключались в кредит довольно значительные сделки купли и продажи. Редакция долговых обязательств и в особенности их транскрипция, конечно, были мне об'яснены. Меня удивило, что должник вместо того, чтобы передать обязательство за своею подписью кредитору, оставляет его в своем собственном кармане; и так, впрочем, делается во всей стране. Кредитор, которого я спросил относительно такого способа действий, совершенно обратного нашим обычаем, ответил мне просто: „Зачем мне сохранять это письмо, и к чему оно мне? должник нуждается в нем, чтобы помнить срок платежа и сумму, которую он обязан мне уплатить” [15] Idib. стр. 91. .

Таким то образом разбойники подают нам пример честности и верности данному слову. Но торговые сношения в нашем современном обществе, как бы ни было оно испорчено, отчасти основаны на доверии и честности, и торговля не могла бы существовать ни одной минуты, если бы приходилось рассчитывать только на страх перед законом.

Закон наказывает и может наказывать только тогда, когда известен виновный в преступлении; но человек, каждый раз, когда он совершает дурной поступок — считает ли он сам его таковым, или так его квалифицирует закон — совершает его только при уверенности, что он не будет открыт [16] Разумеется, мы говорим о предумышленных поступках, а не о поступках, совершаемых под влиянием гнева, ибо закон еще менее способен их предупредить. , или тогда, когда польза, извлекаемая им щедро, вознаградит его за лишения, сопряженные с наказанием, которому он может подвергнуться. Закон бессилен предупредить преступление, когда причины, побуждающие к нему человека, сильнее чувства страха.

Некоторые утверждают, что нужно усилить строгость законов. Мы только что видели, что в средние века они были очень жестокими, но никого не устрашали. Наступают, впрочем, и такие моменты, когда наказание непропорционально преступлению, и самые жестокие „каратели” принуждены согласиться смягчить закон. Все это доказывает, что наказание не служит действительным средством.

С другой стороны, при существовании законов люди лишены права чинить самосуд, и потому тот, кто сумеет скомбинировать свои действия так, чтобы при совершении преступления не было свидетелей, остается ненаказанным.

Кроме того, закон всегда произволен, ибо чтобы судить, судья вынужден основываться на некотором среднем уровне и пренебрегать подробностями, несмотря на то, что иногда именно они характеризуют преступление. Более того, законы издаются для защиты привиллегий какой-либо одной касты и ради удобств какого-либо правительства, и поэтому они постоянно нарушаются, так как нарушение их не всегда вызывает презрение со стороны общественного мнения. Насилуя инициативу личности, уже этим законы толкают людей на преступление.