Борис Кузнецов - Путешествие через эпохи

Тогда, в отрочестве, я не знал поэзии Данте, как не знал и «Мыслей» Паскаля. И то и другое сделали воспоминания о моем отроческом внутреннем мире более отчетливыми. Память всегда похожа на машину времени. Она возвращается назад во всеоружии позднейших представлений, и прошлое приобретает бульшую отчетливость.

В целом некоторым итогом моего долитературного и донаучного образования было то, что я, опять-таки задним числом, мог бы определить вполне литературным образом цитатой из Гете: «Остановись, мгновение!..» Я хотел, чтобы мгновение остановилось не потому, что оно прекрасно, а потому, что больно думать об его исчезновении. Одним из итогов позднейшего уже литературного и научного образования, итогом поездок на машине времени, было убеждение, что мгновение прекрасно и бессмертно, когда оно не останавливается, а сохраняется в движении, в изменении.

Первым этапом литературного образования было чтение Достоевского. После беседы Ивана Карамазова с Алешей, после монолога Ивана о судьбе замученных детей, о гибели и горе, которые не может возместить никакая, даже «неэвклидова» вселенская гармония, я стал по-иному воспринимать коллизию Всего и индивидуального. Здесь судьба отдельного индивида стала критерием гармонии Всего.

Этот этап литературного «сентиментального воспитания» был подготовкой следующего, который, собственно, и был переходом от отрочества к юности. Я познакомился с учением Маркса. Мне хочется рассказать о его роли в моем «сентиментальном воспитании». Я понял, что штирнеровский «единственный» (изучение Маркса началось с «Немецкой идеологии») — это иллюзия, что человек вне общества так же нереален, как нереально здесь-теперь без вне-здесь-теперь, я почувствовал человеческую солидарность как условие человеческого бытия.

Следующим этапом «сентиментального воспитания» было знакомство с творчеством Эйнштейна. Повторяю: «сентиментального воспитания», воспитания чувств. Сейчас я уже плохо помню детали последовательного изучения теории относительности, но хорошо помню эмоциональный эффект такого изучения. Подобный эффект сопровождал уже первое знакомство с теорией относительности, поэтому я сразу же заинтересовался не только содержанием этой теории, но и жизнью и психологией ее творца. В частности, его отношением к смерти, полным отсутствием страха смерти. Впоследствии в Принстоне я слышал об этом из уст самого Эйнштейна и выше привел его собственные слова. Но к этому времени я уже читал воспоминания Гедвиги Борн [137] Борн Гедвига (р. 1891), жена друга Эйнштейна, известного физика-теоретика Макса Борна. Ее воспоминания об Эйнштейне опубликованы в сборнике «Hellezeit Dunclezeit», Zьrich, 1956. о болезни Эйнштейна в 1916 году. Когда она спросила Эйнштейна, боится ли он смерти, он сказал: «Нет. Я так слился со всем живым, что мне безразлично, где в этом бесконечном потоке начинается и кончается чье-либо конкретное существование». Я читал к тому времени и воспоминания Инфельда [138] Инфельд Леопольд (1898–1968), польский физик, который был в Принстоне одним из наиболее близких сотрудников Эйнштейна. , который приводит фразу Эйнштейна: «Если бы я узнал, что через три часа должен умереть, это не произвело бы на меня большого впечатления. Я подумал бы о том, как лучше использовать оставшиеся три часа. Потом бы сложил свои бумаги и спокойно лег, чтобы умереть».

Знакомство с творчеством Эйнштейна сопровождалось подобными внефизическими, эмоциональными, культурно-историческими ассоциациями. Они были связаны и с интересом к ходу и перспективам современного развития теории относительности, а затем к исторической ретроспекции, к оценке идей далекого прошлого с современных позиций и даже к их оценке в свете перспектив современной науки. Эти перспективы в значительной мере связаны с отказом от физических робинзонад, с выявлением связи локальных здесь-теперь с космосом. С выявление связи между релятивистской теорией макрокосма и квантовой теории микромира. И здесь для выяснения современных перспектив и тенденций науки существенную роль играют внефизические ассоциации. Тот факт, что приведенное только что выражение «физические робинзонады» понятно любому современному физику, отражает реальное расширение связи между понятиями, разделенными в классической науке высокими перегородками. В общественной мысли марксизм покончил с робинзонадами и с товарным фетишизмом, с представлением о независимом и абстрактном характере ценности, независимой от общественного разделения труда. И тем самым с презумпцией элементарности, с представлением, будто абстрактный анализ сводится к переходу от конкретной сложности бытия к простым абстракциям и элементарным объектам.

Меня интересовала аналогичная ситуация в теоретической физике. Эйнштейн покончил с абсолютным движением. Движение тела при отсутствии других тел, тел отсчета, — бессмысленное понятие. Но другая задача — выведение атомистической, дискретной структуры миры из свойств непрерывного пространства-времени — не была решена. В своей автобиографии Эйнштейн говорил, что теория относительности не нашла еще обоснования своих утверждений о пространственных и временных масштабах в микроскопической структуре вещества. И не нашла объяснения этой структуры, объяснения, почему вселенная состоит из таких, а не других частиц.

Эта задача не решена и сейчас. Нет еще однозначной, единой, релятивистской теории элементарных частиц. Существуют различные попытки создания такой теории. О них говорилось в связи с проблемой ультрарелятивистской причинности. В них есть некоторые общие черты, которые иллюстрируют особенности современного научного мышления. Когда я знакомился с указанными попытками создания единой теории элементарных частиц, мне показалось интересным (именно с этой, не столько физической, а скорее историко-физической стороны) сближение весьма древней идеи эпикурейцев, которая нам известна по изложению Александра Афродисийского [139] Александр Афродисийский (конец II века — начало III века), греческий философ, комментатор Аристотеля. во II веке н. э. с современными представлениями о трансмутации элементарных частиц, о превращении частицы одного типа в частицу другого типа. Александр Афродисийский говорил, что эпикурейцы отрицали непрерывное движение: частицы как бы переходят в следующую клетку дискретного пространства-времени. Сейчас существуют попытки представить непрерывное движение тождественной себе частицы как макроскопический результат ее трансмутаций, то есть превращений в частицу другого типа и последующей регенерации в частицу того же типа, что и исходная. Если соединить эти новейшие представления, высказанные в особенно отчетливой форме Я. И. Френкелем [140] Френкель Я. И. (1894–1952), советский физик-теоретик. в 50-е годы, с идеей дискретного пространства и времени, мы придем к представлению, которое не претендует на что либо большее, чем на роль условной схемы, иллюстрирующей характерную для современной науки тенденцию рассматривать здесь-теперь как нечто сложное, отображающее сложность всего бесконечного мира. Нечто, связанное с целым, со вселенной, с метагалактикой. Можно представить себе, что частица регенерирует в разные стороны на расстоянии порядка 10 -12см в течение 10 -23сек., описывая со скоростью 10 -12: 10 -23, то есть со скоростью света, ультрамикроскопическую линию. Если вероятность регенераций во все стороны одна и та же, макроскопическая траектория частицы будет близка к нулю, если существует дисимметрия вероятностей, макроскопическая скорость частицы будет оставаться в пределах между скоростью света и нулем. Дисимметрия вероятностей генераций — это импульс частицы, а симметрия — это ее масса как результат взаимодействия с метагалактикой.