Эвальд Ильенков - Драма советской философии. Эвальд Васильевич Ильенков (Книга — диалог)

Ильенков никого никогда не учил. Он просто мыслил. Или вслух, как бы сам с собой, — наедине с гостем, в кругу друзей, в аудитории… или разыгрывая сюжеты своей мысли на своем довоенном ундервуде, за который ежедневно садился чуть ли не с пяти утра… И какое — то по — особому настойчивое, упрямое и упругое словоего книг, журнальных статей, выступлений, докладов, лекций не оставляло равнодушным никого — ни впервые открывших его для себя, ни друзей, ни заклятых врагов (врагов не заклятых у него не было). Потому оно и будоражило всех, что это было умное и серьезное слово высокой философской культуры, возрождению которой он отдал свой талант, всю душу и саму жизнь.

В человечески искренней статье, ставшей предисловием к посмертному изданию книги «Искусство и коммунистический идеал» Мих. Лифшиц очень точно раскрыл секрет обаяния его философии. Здесь следовало бы процитировать полную страницу (как минимум) из этой статьи, но, отсылая читателя к первоисточнику, приведу лишь два отрывка:

«Помню, я читал его раннюю рукопись о диалектике в «Капитале» Маркса и понял, что годы войны и послевоенных событий совершенно устранили лучшую традицию предшествующего десятилетия, что каким — то чудом семена, брошенные тогда в благодатную почву, но основательно затоптанные, все же взошли, хотя и в другой, неузнаваемой форме. Эвальд Ильенков, с его живым интересом к Гегелю и молодому Марксу (открытому у нас в двадцатых — тридцатых годах, а не за рубежом, как пишут всегда по незнанию или по другим причинам), с его пониманием диалектики «Капитала» Маркса, «Философских тетрадей» Ленина, казался наследником наших дум. Этими словами я не хочу ослабить оригинальность Ильенкова. Он шел в том же направлении, но в другое время и другим путем. Я хочу только сказать, что его появление в моей берлоге было как бы доказательством закона сохранения мысли, воспроизводства ее в новых условиях, если она того заслуживает. Для меня он был неожиданно найденным союзником в тот момент, когда подъем марксистски мыслящей и образованной молодежи тридцатых годов остался только хорошим воспоминанием. За Ильенковым чувствовалось множество других молодых голов, множество, правда, неопределенной плотности» 17.

И еще, если позволите: «Читая сегодня произведения Эвальда Ильенкова, я в каждой написанной им строке вижу его деликатную и вместе с тем беспокойную натуру, чувствую пламя души, страстное желание выразить близость земного, нерелигиозного Воскресения жизни и эту странную дрожь перед сложностью времени, приводящей иногда в отчаяние. Неплохо сказано где — то у Томаса Манна: нужно привыкнуть к тому, что привыкнуть к этому нельзя.

Вы не могли привыкнуть к этому, мой друг, вот почему, наверное, вы так рано ушли от нас» 18.

Да, он так и не смог привыкнуть к победному торжеству бездарных комментаторов убогой четвертой главы «Истории ВКП(б). Краткий курс», вытеснивших философский Разум не только со страниц партийной печати, но и из учебников, диссертаций, научных публикаций… Настаиваю: начиная с 1938 года, а в 1957 году получив еще один мощный импульс властной силы в печально знаменитой жда — новской «дискуссии» о книге Г.Ф.Александрова «История западноевропейской философии», сметая на своем пути все, что хотя бы отдаленно напоминало о внутренней рефлексивности истинно философской мысли, официальная советская философия базировалась именно на толкованиях сталинских догм, семинаристски строго выстроенных в той части этой главы, которая называлась «О диалектическом и историческом материализме».

Все дискуссии и споры велись внутри и вокруг этих догм… Программы по марксистско — ленинской философии для высших учебных заведений до самого последнего времени строились по форме ихлогики как подобострастная расшифровка ихсодержания со все новыми и новыми злободневными иллюстрациями… В предисловиях к выборочно издаваемой и переиздаваемой философской классике, в рецензиях на любую, в том числе и не философскую работу, истинно партийные философы подгоняли свои суждения и оценки только под эти догмы.

Даже произведения Маркса и Энгельса, большинством из них так и не прочитанные в контексте философской культуры XIX века (а большинством из этого большинства — просто не прочитанные в их целостности, раздёргнутые на подходящие к случаю цитаты), использовались прежде всего как подтверждение сторон материализма и законов диалектики, извлеченных из той же сталинской статьи.

Ко всему этому многие из нас с детства привыкали — или почти привыкли 19— к стандартным портретам бессмертных вождей и бессмысленным лозунгам на всех площадях и улицах, к выборам без выбора, к бессодержательным прениям по пустым, искусственным проблемам, формально поставленным «в повестку дня» бесконечных сборов, собраний, конференций, к грому оваций в честь очередного гениаль… простите, генерального секретаря, к административным восторгам власти, к удручающе наглядной глупости и невежеству ее идеологов… Эвальд ко всему этому тоже почти привык.

Не смог он привыкнуть к тому, что с конца 50–х идеологическую схоластику диа— и истмата стала чуть ли не «уравновешивать» в силе их антифилософского пафоса позитивистская публицистика как искренне увлеченных проблемами современной революционной науки о веществах и силах природы, так и «примкнувших к ним» многочисленных и совершенно уж беспомощных старателей так называемых философских вопросов естествознания.

К первым смело можно отнести думающих молодых (и не очень) ученых и тех философов, кто не нашел в себе ни нравственных, ни интеллектуальных опор для постоянного (хотя бы и полуподневольного) участия в бесплодных спорах о смысле запятой у того или иного классика марксизма — ленинизма 20, а потому с особой радостью нежданной набросился на беспартийные проблемы логики объектных наук. А к последним не менее смело и в первую очередь следует отнести не нашедших себя в своей науке честолюбивых биологов, физиков, химиков, медиков и других ученых, но, конечно же, и философов по образованию, равно не сумевших преодолеть в себе ни соблазнов имиджа научного работника, ни материальных соблазнов, ибо в то время научных работников как раз изрядно подкармливали из государственной казны (это, конечно же, по сравнению со всеми другими не властными субъектами расширенного воспроизводства власти, господствовавшего над всем материальным и духовным производством в нашей стране).

Вот и в этой тогда еще новой области советской философии все стало именно так, как в одном из афоризмов Ильи Ильфа — наряду с достигнутыми успехами у нас есть еще отдельные ответственные работники… Наряду с серьезными осмыслениями логики научного творчестваотдельные и именно ответственные или нетерпеливо жаждущие стать таковыми научные работники (а имя им было легион) заполняли журналы и книжные прилавки поверхностными изложениями самых современных научных открытий, до конца разоблачающими метафизику прислужников империализма и, конечно же, буржуазный идеализм. Партийность философии — эта священная корова идеологии партбюрократии, правила бал в их научных трудах по философским вопросам естествознания. Как мне тут не вспомнить философские проблемы медицины 21, в бесчисленных публикациях сводимые тогда к одной — всем известной под общим именем: «Диалектический материализм и медицина»!