Георг Лукач - Экзистенциализм

Здесь экзистенциализм сливается с современным иррационализмом, с масштабным духовным течением, которое намеревается свергнуть господство разума. Кажется, что феноменологический и онтологический методы находятся в резком противоречии с общепринятыми иррациональными течениями мысли; ведь первые хотят быть строго научными, а Гуссерль является последователем фанатичных логицистов (Больцано и Брентано). Но даже поверхностное исследование этого метода немедленно обнаруживает его близкую связь с мэтрами иррационализма, с Дильтеем и Бергсоном. Когда ученик Гуссерля Хайдеггер освежил устремления Кьеркегора и вместе с тем последовал за Дильтеем, связь эта стала еще теснее.

Такое взаимоотношение больше, чем просто методологическая встреча. Чем осознаннее феноменология становится методом экзистенциализма, тем чаще иррациональность отдельного человека, а с ним и всего бытия становится центральным предметом и тем глубже становится их сопричастность прочим течениям эпохи, общая цель которых — свержение разума. Бытие лишено смысла, причины, необходимости; по определению, бытие есть "исконно случайное", пишет Сартр.

До сих пор мы постоянно говорили о ничто и почти не говорили о бытии, о самой экзистенции, и то лишь о ее непознаваемости, а каково же место экзистенции в экзистенциализме? И здесь ответ нужно искать в направлении отрицания. Экзистенция — это то, чего недостает человеку. "Сущность человека, — говорит Хайдеггер, — опознает себя лишь из его экзистенции, из возможности того, станет ли он тем, кто он есть, или нет". Здесь, как мы видим, вновь появляется уже знакомый вопрос о превращении человека в существенного или в несущественного. Мы увидели, что такая постановка вопроса в рамках ведущих тенденций современной философии имеет антиобщественный, отстраняющийся от вовлеченности в общественную жизнь (Gesellschaftlichkeit) характер. И в этом вопросе Хайдеггер венчает его развитие. Он подвергает повседневную жизнь человека феноменологическому анализу на основании своего известного метода. Жизнь человека есть со-бытие и одновременно бытие-в-мире. У этого бытия также есть свой особый центральный фетишизированный, мистифицированный образ: "das Man". Это выражение нельзя перевести ни на какой другой язык. Тому, кто знает немецкий, известно, что безличное высказывание может быть выражено словечком "man", например "говорится" = "говорят" (man sagt) и т. д. Хайдеггер же мифически придает этому словечку некое онтологическое бытие, чтобы в нем философски воплотить то, что, по его мнению, является функцией общества, совместной общественной жизни: отвратить человека от него самого, сделать его несущественным, отдалить его от его собственной экзистенции. Форма явления, "das Man" в повседневной жизни — это пересуды (das Gerede [18] Это слово у Хайдеггера имеет смысл болтовни, пустопорожних обыденных разговоров. ), любопытство, двусмысленность, деградация (das Verfallen). Тот, кто стремится жить в направлении своей собственной экзистенции, должен, согласно Хайдеггеру, взять курс на смерть, на свою собственную смерть, должен жить так, чтобы его смерть встретила его не как грубый факт, вторгающийся извне, а чтобы она пришла к нему как собственная смерть. Подлинная экзистенция у Хайдеггера может увенчаться лишь в этой собственной смерти. Здесь перед нами снова предстает совершенный произвол, безграничный субъективизм фундаментальной онтологии, спрятанный за мнимой объективностью. Небезынтересен образ мысли Хайдеггера как исповедь буржуа 20-х годов. "Бытие и время" — это по меньшей мере столь же интересное чтение, как и роман Селина "Путешествие на край ночи". Но в то же время книга Хайдеггера, как и книга Селина, лишь исторический документ, повествующий о стиле мышления и чувствования некоего класса, а не "онтологическое" раскрытие какой бы то ни было объективной истины. Лишь потому, что эта книга так соответствует миру чувств сегодняшней интеллигенции, произвол выводимой из нее мнимой аргументации не разоблачается. Бессмысленность жизни, явное переживание сопоставления абстрактной смерти и бессмысленной жизни для многих сегодняшних людей является, можно сказать, имплицитной аксиомой их жизнепонимания. Но достаточно одного взгляда на образ мышления старого, еще не расшатанного времени, чтобы увидеть: это отношение к смерти является не онтологическим характером "бытия", а лишь феноменом эпохи. (Еще Спиноза мог сказать: "Свободный человек думает о смерти в последнюю очередь; его мудрость — это не смерть, а размышления о жизни".)

Ясперс и Сартр в этом вопросе менее радикальны, чем Хайдеггер, хотя это ничего не меняло в обусловленности их мышления эпохой и классом. Сартр прямо отвергает концепцию собственной смерти как категорию экзистенциализма. А Ясперс, у которого фантом "das Man" формально появляется не в такого рода радикально мифологизированной форме, а лишь как совокупность безымянных сил, повелевающих жизнью (т. е., по сути, именно как общественная жизнь, объективирующаяся в фетишах), ограничивается тем, что строго указывает людям, ставшим значительными, живущим в направлении своей собственной экзистенции, на пути простой частной жизни. "Из политической или общественной деятельности никогда не происходит ничего хорошего, ничего существенного", — заявил, наконец, Ясперс в Женеве. "Спасение человечества возможно лишь тогда, когда каждый страстно захвачен исключительно своей собственной экзистенцией и самое большее — экзистенциально относится к единичным людям со схожими убеждениями".

И тут философская гора разрешилась от бремени лишь серым филистерством.

Эрнст Блох, известный немецкий писатель-антифашист, констатировал следующее о хайдеггеровской теории смерти, из которой, будучи разбавлена водой, исходит и ясперсовская приватная мораль: "Вечная смерть как конец делает соответствующее общественное положение человека настолько безразличным, что оно может оставаться и капиталистическим. Утверждение смерти как абсолютной судьбы, как единственного "куда", является для сегодняшней контрреволюции тем же самым, чем для старой было утешение "по ту сторону"". (Книга Блоха появилась в 1935 г. [19] Речь идет о книге Блоха "Наследие нашей эпохи" ("Erbschaft dieser Zeit"). ) Эти меткие замечания проясняют также и то, почему популярность экзистенциализма разрастается не только среди снобов, но и среди реакционных писателей.

Экзистенциализм — не только философия смерти, но вместе с тем и философия абстрактной свободы. Такова одна из важнейших причин популярности именно сартровского экзистенциализма, и здесь, хотя на первый взгляд это звучит парадоксально, сокрыта реакционная сторона его нынешнего воздействия. Хайдеггер, как мы знаем, видел путь к существенности, к осуществлению экзистенции, лишь в жизни, направленной к смерти. Сартр изощренными рассуждениями уничтожает якобы убедительную силу хайдеггеровских теорий. В этом противоречии между Сартром и Хайдеггером находит выражение не только различное отношение французской и немецкой интеллигенции к важнейшим вопросам жизни, но и смена эпох. Основополагающая книга Хайдеггера вышла в 1927 г., в канун нового мирового кризиса, в сдавленной, душной атмосфере перед бурей фашизма. То воздействие, которое описал Блох, относилось к общему настроению тогдашней интеллигенции. Когда писалась книга Сартра — мы не знаем; на ней указан 1943 г., т. е. тот момент, когда перспективы освобождения от фашизма уже были видны, когда, таким образом, уже под влиянием длительного господства фашизма тоска по свободе была основополагающим переживанием интеллигенции всей Европы, в первую очередь в тех странах, народы которых выросли в демократических традициях. То есть это было переживанием, особенно это касается западных стран: свобода вообще, абстрактно, без какого-либо анализа, без дифференциации; короче говоря, свобода как миф, который именно в силу своей лишенной контуров структуры мог объединить под своими знаменами все, врагами фашизма были те, кто, не важно, с какой точки зрения, ненавидел фашизм; не важно, откуда они пришли и куда они намеревались идти. Для этих людей важным было только одно — выкрикнуть "нет" фашизму! Чем бессодержательнее было это "нет", тем лучше оно выражало это жизненное чувство. Абстрактное "нет" и его мыслительное pendant [21] Парное понятие, дополнение (фр.). , абстрактная свобода, для многих людей были точным выражением для "мифа" сопротивления. Как мы увидим, сартровское понятие свободы настолько абстрактно, насколько это вообще возможно. Благодаря этому становится понятно, почему эпоха подняла на щит экзистенциализм и узрела в нем философию, адекватную ее устремлениям.