Георг Лукач - Исторический роман

Франц Биберкопф — рабочий; его среда, на первый взгляд, описана с величайшей точностью. Но Деблин вырывает своего героя из рабочей среды, делает его сутенером, преступником и после многих приключений приводит его к мистической вере в силу неотвратимого рока. Что общего в психологическом содержании судьбы Франца Биберкопфа с жизнью немецкого рабочего класса в послевоенные годы? — Безусловно, ничего. Мы не оспариваем психологической возможности единичного случая, описанного Деблином, даже его возможности в рабочей среде. Мы говорим не о психологической правдивости единичной судьбы, не о социографической или живописной точности описания среды, но только о содержании, о смысле судьбы героя. А это содержание, с точки зрения реальных судеб немецкого народа, весьма странно. Оно больше всего напоминает содержание произведений Джойса; перенесенное в среду берлинских рабочих, оно становится еще эксцентричней.

Как противоположный пример возьмем "Евгения Онегина" или — чтобы сравнить Деблина с современным немецким романом — "Будденброки" Томаса Манна. И там, и здесь действие происходит в общественных "верхах". Но Белинский правильно назвал стихотворный роман Пушкина "энциклопедией русской жизни". У Томаса Манна нет глубокой и широкой универсальности Пушкина; но судьба его любекской патрицианской семьи только по внешности кажется замкнутой и изолированной семейной историей; важнейшие морально-психологические проблемы, связанные с переходом Германии к развитому капитализму, выражены в романе "Будденброки" с большой художественной яркостью и типичностью, — а этот исторический переход означал переворот в судьбе всего немецкого народа.

После этого разъяснения можно понять, против чего направлен наш упрек, когда мы говорим, что современный роман не изображает историю "снизу". Однако, отрицая социально-историческую эксцентричность как основу искусства, мы сделали только первый шаг к разбору интересующего нас вопроса.

Не всякое общественно и психологически типичное содержание может быть в одинаковой степени предметом эпического изображения. Ставя этот вопрос, мы подходим ближе к центральной проблеме современного гуманистического романа, в котором тяготение к эксцентризму уже отмирает.

Почему в переживаниях гepoeв у Скотта или Толстого отражается народная жизнь? — Мы думаем, потому, что и Скотт, и Толстой изображали людей, личная судьба которых тесно связана с их исторической судьбой. Благодаря этому определенные и притом весьма существенные стороны народной жизни находят себе непосредственное выражение в событиях личной жизни героев. Подлинно исторический дух художественной композиции проявляется здесь именно в том, что личные переживания, не теряя своего индивидуального характера, не преступая никогда своей непосредственности, затрагивают ряд больших проблем исторического периода, связаны с ними органически и с необходимостью сами из этих проблем вырастают. Изображая Андрея Болконского, Николая и Петю Ростовых, Лев Толстой создает таких людей, такие судьбы, в которых непосредственно выражено влияние именно этой войны на частную жизнь, на перемену во всей внешней жизни и на внутреннее изменение общественно-морального облика страны. Эта непосредственность жизненного отношения героев к историческим событиям имеет решающее значение; ведь и народ переживает их непосредственно, история — это цепь его подъемов и падений, его радостей и страданий.

Если автору исторического романа удается создать силой своего воображения таких людей, судьба которых непосредственно отражает существенное общественно-человеческое содержание (проблемы, течения и т. д.) определенного времени, он способен изобразить историю "снизу". И великие исторические фигуры будут у него, как и у классиков, служить для общественно-исторического и художественно-типического обобщения тех явлений, которые мы непосредственно воспринимаем и конкретно себе представляем, читая о судьбах "заурядных" людей. Именно так достигает роман подлинной демократической непосредственности, свободной в то же время от узости чисто-стихийного понимания народных движений. При этом историческим героям, как и в классическом романе, будет при надлежать эпизодическая роль; но такие эпизодические фигуры — необходимая и важная часть композиции, дающая завершение всей исторической картине. Если же частные судьбы людей изображены живо с психологической точки зрения, но в отрыве от основных проблем народной жизни в данный период, то эти судьбы не возвысятся в романе до общего значения и исторический материал останется в нем только фоном.

Историческому роману антифашистской литературы приходится считаться с противоположной опасностью. Крупнейшие представители этой литературы склонны заранее рассматривать свой материал в плане высокой абстракции; поэтому они выбирают центральных героев романа из числа исторических протагонистов, — таких людей, чьи чувства и ум способны адэкватно выразить те большие гуманистические идеалы, за которые писатели борются. Но вследствие этого всегда существует большая опасность, что непосредственность переживания исторических событий будет утрачена. Вожди исторических движений тем ведь и отличаются, что они обобщают и поднимают на сознательную, интеллектуальную высоту то, что в самой жизни рассеяно повсюду и проявляется только в форме индивидуальной, частной и особенной.

Подчеркиваем еще раз: в изображении великих гуманистических идей мы видим очень важную положительную черту антифашистского романа; это — шаг к ликвидации того разрыва между общественным прошлым и настоящим, от которого так сильно страдал исторический роман предшествующего периода. Но связь устанавливается покамест чересчур прямо, чересчур интеллектуально, чересчур общо.

Об опасности чисто-интеллектуального обобщения (например, понимания истории как борьбы разума и неразумия и т. д.) мы уже говорили, показывая, как оно вредит исторической конкретности. Теперь скажем о другой, опасности, которая возникает в том случае, когда непосредственное восприятие истории сразу же перерабатывается в умозрительные формы. Вернее, когда путь от непосредственного восприятия к обобщению и широкому охвату слишком короток, а потому и абстрактен.

Он становится коротким и абстрактным в том случае, если весь процесс идейного обобщения совершается в сознании одного человека — главного героя, представителя гуманистических идеалов. При этом, с одной стороны, непосредственные переживания не могут быть так разнообразны, как у людей, которые не видят своего призвания в отвлеченном теоретическом мышлении. С другой стороны, обобщение, совершающееся в душе одного человека, может итти только одним путем, и, конечно, оно получается прямолинейнее, уже, упрощенней, чем та картина классических романов, которая слагается из переживаний множества социально и индивидуально различных людей, чьи мысли и чувства обобщены в образе исторических протагонистов.