Георг Лукач - Исторический роман

Фейхтвангер, объясняя неудачи своей работы над темой Ратенау, полагает, что успешное выполнение того же замысла, воплощенного в образ вюртембергского еврея, доказывает пригодность именно исторической тематики для художественного изображения идейно-абстрактных коллизий. Мы же думаем, что неудача работы над Вальтером Ратенау объясняется не чрезмерной близостью этого материала к нашему времени и не мнимым неудобством современного материала вообще, а тем, что задуманная Фейхтвангером основная коллизия не имеет ничего общего с действительной внутренней трагедией Вальтера Ратенау. Поэтому хорошо известный облик этого человека и его всем известные жизненные обстоятельства оказали фейхтвангеровской "интроекции" сильное и успешное сопротивление. Правда, что еврейское происхождение играло существенную роль в действительной трагедии Ратенау, правда и то, что у Ратенау не было достаточного единства поступков и мышления. Но его подлинная трагедия — это трагедия немецкой либеральной буржуазии, политическая и культурная несостоятельность этой экономически господствующей буржуазной группы во времена вильгельмовской империи, и ее неспособность создать буржуазно-демократическую республику в то время, когда свержение Гогенцоллернов и политика немецкой социал-демократии отдали в ее руки не только экономическую, но и государственную власть. Понятно, что явно второстепенная и абстрактная тема "действия и бездействия" не могла осветить и объединить такой большой и конкретный исторический материал.

Замысел Фейхтвангера лучше осуществился в "Еврее Зюссе" благодаря тому, что с этим евреем Фейхтвангер мог сделать, что ему угодно. И все-таки, если взять произведение в целом, надо признать, что и здесь намерение автора осталось далеким от действительного исполнения. Замысел состоял в том, чтобы еврей Зюсс перешел "от действия к бездействию". Действие — это беспощадная эксплоатация Вюртемберга с помощью побочного отпрыска династии, достигшего господства; после же того, как герой Фейхтвангера поворачивает на "индусский путь", все прошлое ему представляется цепью ошибок и мелочей. Но при этом перспектива гротескно искажается: получается так, как будто судьба страны, судьба миллионов людей имеет значение только декорации, на фоне которой разыгрывается душевная драма еврея-ростовщика. Каббалистическая мистика, освещенная бенгальскими огнями, и мученическая смерть, принятая в духе этой мистики и во имя ее, представлены в "Еврее Зюссе" как завершение целого периода, который был на деле заполнен событиями гораздо большего трагизма и большей важности: беспрерывным унижением и угнетением народа. Судьба Зюсса не может казаться на таком "фоне" ни величественной, ни имеющей общее значение.

Художественный талант Фейхтвангера, ищущий исторической и психологической конкретности, сказался в том, что писатель выбрал такой человеческий тип — едва успевшего выйти из гетто еврея, финансиста и ростовщика XVII века, — для которого проблема "действия и бездействия" могла быть реальной, определенной его жизненными условиями. Для такого человека характерно и смешение бессовестности в денежных делах с религиозным мистицизмом в делах "совести". Поэтому фигура Зюсса, сама по себе, правдива и психологически и исторически. Но отклонение романа от исторической правды, а вместе с тем от внутренней художественной правды обнаруживается, прежде всего, в диспропорции между реальным содержанием материала и тем оборотом, который дал ему Фейхтвангер.

Художник, обрабатывающий исторический материал, не может руководиться одним своим произволом: события и судьбы людей имеют объективный смысл и естественные пропорции. Когда писатель вымышляет фабулу, которая верно передает эти пропорции, историческая правда в его изображении получает человечную и поэтическую жизнь. Если же фабула эти пропорции нарушает, то искажается и художественная правда всей картины. В данном случае десятилетия страданий целого народа рассматриваются только как "повод" для перелома в душевной жизни одного, притом не слишком уж значительного человека, — и это оскорбляет чувство читателя.

Нарушает правдивость пропорций и то, что Фейхтвангер возвеличивает переворот в душе своего героя до ранга "вечного", "вневременного" разрешения общечеловеческой судьбы. Обращение к Каббале вполне понятно у еврея XVII столетия, и Фейхтвангер изобразил это углубление в мистику, как тонкий психолог; но уверения, будто "обращенный" ростовщик возвысился над тщетой европейского практицизма, погрузившись в пучину восточного созерцания, где ложный блеск истории и человеческих деяний превращается в ничто, — это уж, конечно, отзвук прошлого, декадентского литературного периода.

Шопенгауэр поведал немцам, что индийская философия — наилучшее средство для преодоления "поверхностной" мысли Гегеля о человеческом прогрессе. С тех пор в среде немецкой интеллигенции- да и среди интеллигентов других стран — эта теория неоднократно воспроизводилась в различных философских и художественных вариантах, причем художники часто брали ее как "индивидуально-человеческий мотив", отвлекаясь от того, что корни этой теории — не что иное, как отвращение к капиталистической реакции и страх перед революцией. Для писателя-декадента, преследующего декоративные или формально-психологические цели, в теме Зюсса все предшествующее "обращению" героя, было бы действительно только внешним поводом к рассказу, о мистических глубинах: писатель-декадент обозначил бы все это самыми беглыми чертами, заботясь лишь о декоративной эффектности, а не о реалистической полноте и правдивости. Тогда произведение имело бы гораздо большее внутреннее единство. Но, проникая в творчество такого прогрессивного писателя, как Фейхтвангер, та же философема вносит в него противоречия и нарушает единство его литературной композиции. Художественная сила Фейхтвангера видна как раз в том, что судьба вюртембергского народа, которой было тематически определено второстепенное место, захватила автора как писателя и человека, заставила его изобразить себя с реалистической силой и разоблачить тем самым эксцентричность основной темы романа. Именно потому, что Фейхтвангер- выдающийся писатель-реалист и убежденный гуманист, он и оказался неспособен адэкватно воплотить ложную тему.

Роман о Иосифе Флавии ("Иудейская война") был дальнейшим. необходимым и естественным шагом Фейхтвангера. Общая тема этого романа — противоречия космополитизма и патриотизма-вырастает из самого конкретного исторического материала. Уже благодаря этому пропорции между гуманистическими идеями, с одной стороны, и ситуациями, фигурами людей, с другой, здесь гораздо правильнее. Главная коллизия не просто внесена в события прошлых времен, а в большей мере выведена из них самих. Это важный сдвиг в сторону подлинно исторического романа, подчеркнувший расхождение литературной практики Фейхтвангера с его теоретической концепцией.