Александр Кожев - Введение в чтение Гегеля

Христианство, стало быть, это прежде всего реакция пар- тикуляристского, семейного и рабского начал на языческий универсализм Господ-граждан. Но оно и нечто большее. Оно заключает в себе также идею синтеза Единичного и Всеобщего, а значит — Господства и Рабства: идею Индивидуальности, а именно, осуществление всеобщих ценностей и реалий в Единичном и посредством Единичного, а также всеобщее признание значимости Единичного, которые — осуществление и признание — одни только и в состоянии дать Человеку Befriedigung, высшее и окончательное «Удовлетворение».

Иными словами, Христианство находит выход из трагедийной ситуации язычества. И потому-то пришествие Христа кладет конец подлинной трагедии, конфликту неизбежному и воистину неразрешимому.

Вопрос теперь в том, как воплотить в жизнь христианскую идею Индивидуальности. И история христианского Мира есть не что иное, как история этого воплощения.

Так вот, согласно Гегелю, воплотить антропологический идеал христианства (который он полностью приемлет) можно только «сняв» христианскую теологию : Человек-христи- анин действительно может стать таким, каким он хотел бы быть, только сделавшись безбожником, или — если угодно — Человеком-Богом. Он должен осуществить в себе самом то, что, как он полагал поначалу, осуществлено в его Боге. Чтобы действительно стать Христианином, он должен сам стать Иисусом Христом.

Согласно христианской Религии Индивидуальность, синтез Единичного и Всеобщего, достижима лишь в потустороннем Мире и с переходом в потусторонний Мир, после смерти человека.

Такое представление имеет смысл, только если предполагается, что Человек бессмертен. Но, согласно Гегелю, бессмертие несовместимо с самой сутью человеческого бытия и, следовательно, с той же христианской антропологией.

Идеал человека может быть воплощен, только если он такого свойства, что может быть воплощен Человеком смертным и притом знающим о том, что он смертен. Иначе говоря, христианский синтез должен осуществиться не в потустороннем Мире, но здесь на земле, и не после смерти, а пока человек жив. А это значит, что Всеобщее потустороннее (Бог), в котором обретает признание Единичное, должно уступить место такому Всеобщему, которое имманентно

Миру. И для Гегеля этим имманентным Всеобщим может быть не что иное, как Государство. И именно в Государстве и посредством Государства в этом земном царстве должно осуществиться то, что, как полагают, осуществил Бог в Царствии Небесном. И поэтому Гегель говорит, что «абсолютное» Государство, которое он имеет в виду (Империя Наполеона), есть воплощение христианского Царствия Небесного.

История христианского Мира, стало быть, есть история последовательного воплощения этого идеального Государства, в котором Человек наконец-то будет «удовлетворен», осуществившись в качестве Индивидуальности, — синтеза Всеобщего и Единичного, Господина и Раба, Борьбы и Труда. Но Человек сможет осуществить это Государство, только отвратив свой взгляд от Потустороннего, переведя его на посюстороннее, только действуя исключительно ради земных целей. Иначе говоря, он должен отказаться от христианской идеи трансцендентности. Вот почему эволюция христианского Мира двойственна: с одной стороны, это реальная эволюция, которая подготавливает социальные и политические условия для установления «абсолютного» Государства, с другой — это эволюция идеальная , упраздняющая потусторонний идеал, спускающая, как говорит Гегель, Небо на Землю.

Эту идеальную эволюцию, подрывающую основы христианской Теологии творит Интеллектуал. Гегель уделяет много внимания феномену христианского, или буржуазного, Интеллектуала. Он говорит о нем в разделе В главы VI и посвящает ему всю главу V. [124]

Этот Интеллектуал возможен только в христианском буржуазном Мире, где можно не быть Господином, т. е. не иметь Рабов, и где можно не бороться, не попадая при этом в рабство. И все же буржуазный Интеллектуал — это нечто иное, чем собственно Буржуа, потому что если он, в точности как Буржуа, не-Господин, по сути человек мирный и не борется , то отличается он от Буржуа тем, что еще и не работает. Он, стало быть, настолько же лишен сущностных характеристик Раба, насколько и характерных черт Господина.

Не будучи Рабом, Интеллектуал может избавиться от существенно рабской стороны Христианства, а именно, от его теологического элемента, от потустороннего. Но не будучи Господином, он может удержать элемент Единичности, «индивидуалистическую» идеологию христианской антропологии. Короче, не будучи ни Господином, ни Рабом, он может в этом ничто , в этом отсутствии всякой предзаданной определенности в известном смысле «осуществить» чаемый синтез Господства и Рабства: он может его замыслить . Только что, не будучи ни Господином, ни Рабом, т. е. устраняясь от всякой Работы и от всякой Борьбы, он не может на самом деле осуществить открывшееся ему: без Борьбы и без Труда этот задуманный Интеллектуалом синтез остается чисто словесным.

Итак, речь идет именно об осуществлении синтеза, ибо только его действительность может «удовлетворить» Человека, завершить Историю и удостоверить абсолютную Науку. Необходимо, следовательно, чтобы идеальное движение совпало с реальным, нужно, чтобы общественные и исторические обстоятельства стали такими, чтобы в них могла осуществиться идеология Интеллектуала. И как раз такая ситуация сложилась ко времени Французской революции, в ходе которой имманентная идея Индивидуальности, разработанная Интеллектуалами Века Просвещения, стала действительной в Борьбе и посредством Борьбы Буржуа-тружеников, поначалу революционеров и затем граждан всеобщего однородного Государства (Империи Наполеона).

Осуществление христианской Идеи, которую Интеллектуал секуляризовал и тем самым сделал осуществимой, невозможно без Борьбы, без гражданской войны, без риска жизнью. И это по соображениям, в некотором смысле «метафизическим». Коль скоро подлежащая осуществлению идея — это идея синтеза Господства и Рабства, она осуществится лишь в том случае, если рабский Труд и отличающая Господина Борьба не на жизнь, а на смерть сойдутся вместе: Буржуа-труженик станет «удовлетворенным» Гражданином — «абсолютного» — Государства, когда сделается Воином, т. е. обручится со смертью, осознанно и добровольно пойдет на смертельный риск, памятуя о собственной смертности. Но, как мы убедились, в буржуазном Мире нет Господ. Стало быть, Борьба, о которой идет речь, не может быть собственно борьбой классов, войной между Господами и Рабами. Буржуа — ни Раб, ни Господин; будучи Рабом капитала, он — Раб самого себя. Следовательно, и освободиться он должен от самого себя. Вот почему освобождающий смертельный риск перестает быть риском на поле брани, обретая облик робеспьеровского Террора. Трудящийся Буржуа, став Революционером, сам создает такое положение, которое причащает его смерти. И только благодаря Террору осуществляется идея конечного синтеза, который окончательно «удовлетворит» Человека.