Мераб Мамардашвили - Классический и неклассический идеалы рациональности

Короче говоря, определенные уникальные явления имеют последствия для больших систем, для мира, для того, во что и в какую форму отольется его структура или его онтология.

Для человеческих же существ речь идет о формативных последствиях: от индивидуацни мира эмпирическим его испытанием зависит, кем и каким я буду, многое во мне и в моей судьбе развернется в зависимости от той уникальной формы, в которой я, скажем, влюбился или проделал первый опыт любви, как и любого другого существенного человеческого качества и состояния. И меня ничто не может освободить от этого, так же как обучить истине меня нельзя, - я должен ее сам понять, как уже говорилось выше. И это не простой, формальный привесок, растворимый в словах: "каждому нужно что-то пережить", "самому нужно испытать" и т.п. Нет, обращение к индивидуальности физического события явно влечет за собой существенные философские, онтологические последствия, говорящие о том, что в определенных предметных областях имеет место такое отношение сущности и явления (как и других категорий), которое требует изменения привычных рамок нашего мышления.

Мы выяснили, очень суммарно, конечно, и бегло, что действия природы - в той мере, в какой они нами понимаются, - фиксируются в нашем пространстве и времени опыта, в пространственности и временности, даваемых определенными схемами деятельности познающего существа, и, зафиксировавшись на них, не дают нам возможности одновременно со знанием о физике явлений знать научно о процессах сознания. Последнее, таким образом, не философский тезис, который можно было бы принять или отвергнуть, а продукт организации познания, ее "истории". Это экран самого же сознания, являющийся трансцендентальным элементом организации познания и его актов и мешающий увидеть присутствие субъекта за спектаклем мира, предстающим как объект.

Здесь и заложены классические различения души и тела, сознания и материи, одушевленного и неодушевленного и т.п., и вполне логичным обобщением всей этой ситуации является декартов вывод о дуальном характере "субъект-объектной структуры", т.е. о несводимости в ее рамках двух "субстанций" - мыслящей и протяженной. Дуализм, фактически, означает, что если описание физики явлений организовано таким образом, что одним из первичных и независимых его понятий оказывается допущение определенных свойств наблюдения (например, трансцендентальной ^непрерывности сознания), если сама формулировка любой конкретной причинной связи во внешнем нам мире зависит от того, как увязан опыт универсального и однородного наблюдения ее проявлений по множеству точек пространства и времени, то этим же аппаратом причинности мы не можем объяснить (в качестве причинно вызываемых миром - в том числе и нашим телом, которое в этой структуре есть часть внешней действительности) процессы в нашем сознании, потому что сознание уже допущено - и допущено акаузально - в самой формулировке причинной связи. Поэтому язык наш должен быть двойственным, приводя мысли и сознательные состояния к мыслящей "субстанции", а материальные явления - к протяженной, строго устраняя термины одной из описания другой.

Таким образом, мы получили следующий, очень интересный результат. То, что Декарт называл "первичными качествами" как единственно объективными в человеческом отражающем аппарате (в отличие от "вторичных качеств"), и есть такие качественные состояния отражающих устройств, которые поддаются пространственной артикуляции в явлениях мира, континуально в них действуя, и которые ясно и отчетливо мыслимы как раз потому, что изнутри этих явлений мы максимально устранили тень, отбрасываемую какими-либо "душами" или одушевленными силами и их проекциями. Иными словами, именно в них мы расцепили первичную непроизвольную (и антропоморфную) слитость - слитость объективируемых в мире атрибутов вещей с их "чувствующе-испытующими" состояниями, проецирующими взгляд сидящего внутри них гомункулуса. Но это мы сделали в определенной структуре сознания (той, которую я выше назвал дуальной).

И это имеет простой смысл: использование данных и показаний ощущений из "чувствующего" звена цепи действия природы (где физическое каким-то таинственным и неизвестным нам образом превращается в ощущаемое, т.е. психическое) через осознаваемую сторону этих состояний (что позволяет нам не зависеть от указанного незнания, нейтрализовать его) означает, что в этой точке пересечения событий Вселенной и событий отражения мы имеем модели и их действие, означает, что мы моделируем возможные природные события и собственным материальным строением, развивая в нем артефактический элемент (вроде геометрического "образа" законоподобия твердого тела или же состояний приборно-измерительных приставок к нашим органам чувств), и добавлением к ним нелокального структурного элемента, реализующего эффект бесконечности. Поэтому речь идет о "явлениях" в логическом пространстве моделей, о непрерывных действиях (например, инерции), завязанных и на квазивещественные "прообразы" и на бесконечность, и от которых объективации непрерывным образом зависят. То, что есть "являющееся", есть таковое в логическом пространстве моделей, есть артикуляция действий мира, доступная наблюдению и непрерывной в нем развертке (но этим и амплифицированная). Это макроструктура эмпирического причинного опыта.

Но за конструктивное использование сознания всей этой деятельности (в моделях и т.д.), за расцепления спонтанно "одушевляющих" и проективных сращений именно в этой структуре сознания есть цена, которую мы платим. Если нет структуры, то мы ничего не можем сказать о том, какова Вселенная помимо и независимо от наших ощущений, а если она есть, то не все можем спросить и узнать. В том числе - не можем узнать ту часть действительно случившегося, которая ушла в качественные и индивидуальные интенсивности наших состояний, порожденных ощущениями, - так же, как цветов, запахов, звуков и т.д. и т.п. нет в составе физической картины мира, хотя их различительные показания обязательно используются в ее построении. Здесь имеется определенного рода логический (или герменевтический) круг. И дело, конечно, в том, что связность сознания оказалась элементарной (в то, что ниже ее, мы не можем пройти). Ее элементарность настигает нас и на в бесконечность уходящем конце конфигурации мысли, которой общие, универсальные значения привязаны к реальным объектам в точке пересечения. Эта привязка и уникальна, единственна, и не определена содержательно-предметно в полном виде, поскольку не существует алгоритмизируемого и непрерывного перехода от ее предметного состава к смыслу, к понимающей мысли. И, в силу непредметности такого элемента ее доопределения, ее нельзя "дожать" образом потенционального приближения к охвату всего, всех удаленных предметных обстоятельств, чтобы определить ее здесь, в точке. Иными словами, здесь действует дополнительная к содержанию связь целого, для артикуляции которой не годятся указания, заимствуемые из предметов опыта и их наблюдений. И она (с ее абсолютными элементами, с абсолютными чертами "индивида") принципиально невидима, т.е. высказывается сама через субъекта, но он ее высказать не может в том же предметном языке, в каком изображает понимаемые предметы знания.