Эмерих Корет - Основы Метафизики

То, что следует из своеобразия конечного духа, лежит также в основе нашего совокупного опыта. Если теоретически я могу из каких бы то ни было оснований захотеть оспорить свободу воли, то практически я могу вести себя не иначе, как предполагая собственную свободу. Я обязан выбирать между возможностями, взвешивать основания и, нередко испытывая муки выбора, будучи неотвратимо ответственным за это, вынужден сам принимать решение. Равным образом я могу относиться к окружающим людям не иначе, как при предположении их собственной свободы и их сознания свободы. Я не могу обходиться с ними как с вещами, я обязан понимать их и обращаться с ними, пытаться воздействовать на них советом, предостережением, мотивацией, т. е. призывом к собственному свободному решению. Свобода воли есть неупраздняемый сущностный элемент человеческой жизни и совместной жизни людей. Вместе с тем она имеет глубочайшее основание в сущности конечного духа. Это основание мы предпочитаем называть «основной свободой» и должны специально остановиться на этом.

6.2.4.1. Свобода выбора или воли предполагает, что человек изначально свободен [freigegeben] по самой своей сущности, что ему открыто свободное пространство: в некоей основной свободе , которая, как условие, предлежит всякой явно исполненной свободе воления и поступков, а также основополагающе определяет совокупное действие и поведение человека.

Уже всякое вопрошание, тем более вопрошание о собственной сущности, показывает, что мы не связаны непосредственным, а, зная-незная, выходим за его пределы. Тем самым положено, что мы изначально и своеобразно отделены от всякий раз фактически данного – высвобождены [freigegeben] в собственную свободу. Этим мы противостоим действительности совершенно не так, как всякое иное существо. Человек не «связан средой» как животное, а специфически «свободен от среды» и потому «открыт миру» (Scheler 1928), точнее, «открыт бытию». Он не связан некоей определенной, структурно ограниченной среде, на которую реагирует инстинктивно-спонтанно, специфически фиксированным способом. Человек уже биологически не специализирован, не связан ни видом, ни определенными условиями среды, ни определенным поведением в среде. Он сущностно открыт и гибок, способен к приспосабливанию и развитию и, таким образом, своеобразно «не готов». Он обязан сам определять свое поведение, сам оформлять свою среду. Только человек имеет историю, только он сам – свободно – обязан духовно и культурно разворачивать в ней свою сущность.

«Специфическая неспециализированность» человека не делает его «ущербным существом» (Гелен); это поспешный натуралистический вывод. Скорее, негативность содействует максимальной позитивности, биологическая неспециализированность человека есть в то же время наивысшая специализация для собственно человеческих, культурно-духовных достижений. Рассматривать это как чистую компенсацию биологической ущербности – недоразумение, недооценка сущности человека и его особого положения в мире.

6.2.4.2. И все-таки это показывает, что человек живет не в непосредственности , а в опосредствовании , которое он сам должен производить. Если Гегель говорит, что духовный субъект «имеет опосредствование не вне себя, а есть оно само» (PhdG, WW G1 2, 34), то «опосредствование непосредственности» может пониматься как структурный закон человеческого существования (ср. Плесснер). Человек обязан опосредствовать непосредственно данное собственным познаванием и пониманием, собственным поведением и оформлением трансформировать его в свой «мир», он обязан опосредствовать самого себя в другом, уже в вещной среде, тем более в человеческом окружающем мире, чтобы путем этого опосредствования – в своем мире – прийти к опосредствованной непосредственности самого себя, к самопониманию и саморазворачиванию.

Эта сущностная конституция человека, благодаря которой он высвобожден из непосредственности для опосредствования непосредственности , означает свободу в смысле изначально-сущностной основной свободы человека.

6.2.4.3. В основной свободе мы достигаем условия возможности совокупно-человеческого отношения как с теоретической (когнитивной), так и с практической (активной) точки зрения. Она выступает уже условием вопрошания, в котором я отделяю себя от предданного, «вопрошаю о его предпосылках». Но так как это рациональное (или интеллектуальное) событие, свобода оказывается условием возможности мышления и высказывания вообще. Это возможно лишь благодаря тому, что мы отказываемся от сугубо единичного, выделяем из непосредственно, здесь и теперь данной вещи существенную сущность [Sosein], которую схватываем в понятии и выражаем в слове. Духовно опосредствующий шаг от единичного ко всеобщему есть условие всего мышления и всякого высказывания. Номинализм любого толка и прежде и ныне есть философская наивность. В противном случае мы не могли бы образовывать всеобщие понятия и высказывать [их] в словах. Мы не могли бы, соглашаясь с Кантом, превысить единичность и случайность опыта, достичь понимания всеобщей и необходимой значимости. Это предполагает основную свободу как изначальное высвобождение для опосредствования непосредственности.

Более того, если я все еще вопрошаю, если сверх того, что мне является, я хочу знать, что и как оно само «есть», то это потому, что оно значимо для всех разумных, способных к истине существ и утверждается перед всем сущим в своей безусловной значимости бытия (ср. 2.3.3 и сл.). Для этого я обязан принять участие в предмете, позволить ему быть самим собой, признавать его таким, каков он есть, и считаться с ним. Это акт свободы. Когда Хайдеггер говорит: «Сущность истины есть свобода» (WdG 15ff.), – то это, будучи правильно понято, составляет важное уразумение: свобода есть условие познания, подчиненного требованию истины. Истина осуществляется лишь благодаря «допущению-бытия сущего» и «пусканию-себя на сущее», некоему свершению из состояния свободы.

6.2.4.4. То, что истина связана со свободой, весьма существенно, так как основная свобода сверх познания того, что есть и что значимо (и тем самым познание уже обусловлено ею), обязана «опосредствовать» себя к явному исполнению свободы выбора , т. е. свободы решения идействования. Познание всегда и сущностно имеет некий опосредствующий смысл, никогда не выступая последней самоценностью. Познание и знание, в том числе научное исследование, выполняют хотя и некую необходимую, однако сверх себя указывающую, проясняющую и ориентирующую функцию – выявлять ценности и возможные смысловые направленности, на которые мы обязаны свободно решаться (ср. 4.3.2); лишь тогда познание может обусловливать предметно- и бытийно-правильные свободные решения.