Мераб Мамардашвили - Лекции о Прусте (психологическая топология пути)

Значит, наш контакт с бесчисленным числом точек пространства, которые мы должны были бы пройти, ограничен нашей конечной возможностью, нашей неспособностью пройти все эти бесконечные точки и собрать их. Он ограничен конечной видимостью нашего опыта. Мы завершаем опыт в определенное время, у нас нет бесконечного времени и пространства на бесконечный опыт. Вот я что-то сейчас говорю, а где-то, в какой-то книге есть полученное кем-то знание, существенное для того, чтобы мы поняли то, о чем я говорю. Но ведь мы не читаем все книги. Мы не можем этого сделать. Нечитание всех книг — это частный случай непрохождения всех мест. Более того, мы не только не читаем все книги, но и контакт с той или иной книгой, существенный для нас, — случаен. Мы случайно читаем, так же как случайно узнаем, что молодой человек, который нам оказал любезность в трамвае, любовник жены. Поэтому и появляется, в данном случае, слово — «изобретение», а в другом тексте, которым я завершил в прошлый раз нашу беседу, — употребляется слово «метафора». Изобретение страсти или изобретение страдания есть то, что разрешает неразрешимую для нас в бесконечности проблему, разрешает выводом нас вбок, в другое измерение. В измерение произведений. То, чего нельзя сделать бесконечным хождением, то может сложиться только как смысл, индуцированный и изобретенный структурой. Перед Гамлетом стояла бесконечная задача — узнать, что было и как ему действовать. И то, как ему действовать, было задано компотом, который не им был сварен и в который он влип, а именно, компотом природных причинных цепей. В данном случае — заранее заданного места в сцеплении преступления и воздаяния, или в сцеплении кровной мести. Соблазнили твою мать, и ты должен мстить, то есть для тебя оставлено как бы пустое пространство, где заранее написано, что ты должен совершить. Убили твоего отца — ответ твой определен. Но Гамлет, как я говорил вам, — герой. А герой тот, кто совершает не то действие, которое уже записано сцеплением причинных цепей, а действие, в начало которого он становится сам. Ему не подходит просто автоматически выполнить записанный ход. Он хочет понять смысл.

Это и есть путь и расследование. Узнать, что Одетт делала в пять часов, восстановить все точки пространства, на которое распростерто наблюдаемое мною сейчас событие, куда оно уходит корнями. Но пройти это мы не можем. Поэтому не случайно Гамлет ставит трагедию в трагедии. Она не есть спектакль — она есть изобретенное. В данном случае Гамлет берет чужой текст. Но это неважно, поскольку этот текст тоже в свое время изобретался и является изобретенной материальной компоновкой, через нее он собирает смысл, который эмпирически собрать невозможно. Эмпирически нельзя собрать миллионные куски нашей жизни — мы конечные существа, — собрать их можно только через изобретенную структуру, и она породит, индуцирует в нашей голове понимание и смысл. Пассивно испытанное страдание не может этого сделать. Одно пассивное страдание, добавленное к третьему, десятому, — тоже не может этого сделать. А вот изобретенное страдание или, как пишет Пруст, романическая фикция, введенная в жизнь, может порождать в нас смыслы, как если бы все пространство было пройдено. Пространство расположения смыслов. И таковой является метафора. Метафора есть выпадение из последовательности. Но мы говорим в широком смысле о метафорах жизни. Конечно, Гамлет в метафоре понял смысл происшедшего и установился в том, что ему нужно было делать. Хотя внешне, казалось бы, он сделал то, что и должно было делаться по участию в традиции кровной мести. Однако можно делать то же самое, но так, чтобы в начале делаемого стоял я сам. Кстати, в древнеиндийском эпосе героями разыгрывались аналогичные ситуации. Там есть такое поле, называемое полем Куру, — одновременно и символическое и реальное поле. Как реальное поле — это поле битвы, на котором сошлись два войска. И герой, обращаясь к богу, спрашивает: почему я должен убивать? В числе тех, с кем я воюю, есть мои друзья и мои родственники — почему я должен проливать их кровь? Потом он все-таки участвует в битве, но после точки обращения, а не потому, что все уже было записано в сцепившихся звеньях потока.

Тем самым мы вводим постулат, который является для нас правилом нашего взгляда на сознательную жизнь, в том числе на то, как опыт сознательной жизни записан в литературном тексте. Постулат следующий: в каком-то смысле мы можем утверждать, что истина всегда уже есть. В любой данный момент истина относительно нас в каком-то смысле уже есть и вокруг нас расположена. Но она не есть то, к чему мы приходим путем прогрессивного движения в какой-то последовательности, — в любой данный момент нашей жизни истина относительно того, кто мы и что мы, уже существует. И второй постулат: в расположившихся точках истины всегда есть такая точка, к которой мы не можем прийти прямо, простым продолжением нашего движения, простым продолжением того, что мы знаем, что мы сейчас видим, добавлением одного видимого к другому видимому. Повторяю, всегда есть такая точка, к которой невозможно прийти прямым движением, — как бы она ни была близка к нам. Мы чаще всего, говоря словами Пруста, проходим мимо истины. Стучимся в разные двери и проходим мимо двери, за которой как раз и скрыто то, что мы ищем. А то, что называется наблюдением или пассивными страданиями, — есть движение в последовательности, когда мы добавляем один акт наблюдения дерева к другому. В этом смысле мы движемся по прямой. Но всегда есть точка истины дерева, к которой мы не можем прийти по прямой. Этот постулат означает, что прийти к нашей точке мы можем лишь по кривой, выйдя в другое измерение, которое открывается тем, что мы делаем с собой сами. Мы как бы переворачиваемся, как в дантовской «Божественной комедии», вместе со зверем, за шерсть которого уцепились. Переворачивание — это символ, метафора для обозначения того, что мы не просто наблюдаем мир, но что-то с собой делаем, и включаемся в мир, только сделав что-то с собой. И когда мы говорим «произведение» — это лишь средство такого делания. Преобразования и изменения себя. Ибо только изменившись или перевернувшись, мы можем достичь той точки, которой мы не могли достичь прямо. Кстати, это одно из топологических правил, или правил связности.

И, наконец, постулат, касающийся именно этой связности: если подлежащие охвату точки, — скажем, точки жизни, на которые распростерта Альбертина, — мы не охватили, то Альбертиной мы не владеем, она ускользает от нас. Охватить точки эмпирически мы не можем, потому что мы конечные существа. А мы должны завершить процесс нашего опыта или процесс нашего мышления в определенное конечное время. Поэтому всегда должна быть остановка, которая не задана однородным содержанием впечатлений. Одно дерево не отличается от другого дерева так, чтобы я мог остановиться и сказать: увидел, понял, извлек смысл. Само по себе материальное содержание не указывает мне на то место, где я могу остановиться в последовательном потоке своих впечатлений, переживаний или восприятий. Более того, эти точки фактически бесконечны по сравнению со мною и в этом смысле неохватны моим эмпирическим движением. Следовательно, я должен изобретать, или переворачиваться. Преобразовав себя, я достигну точки. У этой точки есть еще один закон — связности: точки и совместимы и несовместимы одновременно. Роман Пруста все время изображает одну интересную ситуацию: будучи влюбленными, мы хотим что-то понять — подставьте теперь вместо слова «понимание» слово «выйти в точку». Это то же самое. Мы хотим, будучи влюбленными, выйти в такую точку понимания и переживания, в которой можно быть, лишь не будучи влюбленным. Если мы в ней — мы уже любим. А если мы любим, то мы не в ней. И нельзя, придя в такую точку, иметь предшествующую точку, то есть точку любви. Посмотрите, как разыгрывается ситуация со Сваном и как у него уходит любовь. Она кончается у него просто остыванием, уходит в небытие, жизнь кончается раньше ее физического конца.