Мераб Мамардашвили - Лекции о Прусте (психологическая топология пути)

Известно, что «Божественная комедия» описывает Ад, Чистилище и Рай (где помещены многие реальные персонажи, знакомые Данте по его жизни и политической деятельности во Флоренции) и что в ней одновременно излагается довольно сложная топология и география Ада, Чистилища и Рая, которые в свою очередь имеют свои комментаторские описания в религиозно-богословской литературе. Но я хочу несколько иначе посмотреть на текст и ухватиться за тот несомненный факт, что, кроме исторических и литературных значений, многозначные символы Данте имеют и символику внутреннего пути, лежащего в глубине души. По мысли Данте, в действительности Ад — в нашей душе, в виде наших страстей, решений, наших мотивов; Чистилище — тоже в нашей душе и Рай — там же. Кстати, у Пруста появляется образ Рая как образ потерянного времени, равный образу Ада, и он часто, говоря о Рае, добавляет, что действительный рай — это рай потерянный. Во французском тексте это звучит лучше, чем в русском, потому что в русском языке, как и в грузинском, к сожалению, нет слова, которое бы означало рай во множественном числе. А у Пруста — paradis perdus — потерянные рай.

Таким образом, путешествие, которое проделывается у Данте, в действительности — символическое путешествие, и символы географии на самом деле обозначают некую внутреннюю географию, обозначают точки пути, которые проходят при путешествии в глубины своей собственной души. Там — и Ад, и Рай, и Чистилище. Более того, там есть символика не только для точек этого путешествия в глубины души, но и символы, указывающие на то, что мы должны сделать, чтобы суметь в это путешествие отправиться. Эти символы появляются и у Пруста. Я назову их.

Вы прекрасно помните, с чего начинается «Божественная комедия»: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу…» [6] Все цитаты даются в переводе М.Лозинского. См.: Данте Алигьери. Божественная комедия. М., 1967.-Ред. То есть я оказался перед задачей разобраться в самом себе. Сейчас я отвлекусь от того, какими символами или, в данном случае, аллегориями, обозначаются те вещи, которые сбивают тебя с пути в этом лесу, не позволяя начать путешествие внутрь самого себя — что только и может вывести из этого леса, потому что «сумрачный лес» — это символ заблудшей души, не знающей себя, своего действительного положения в бытии. А дальше идет замечательный символ, который мы воспринимаем часто как только красивую литературную фразу. Звучит мотив, его слышит Данте от Вергилия, своего вожатого: Здесь страх не должен подавать совета.

И я добавлю еще одну фразу, чтобы их расшифровать вместе как символы. На дверях Ада написано:

Оставь надежду всяк сюда входящий [7] У М.Лозинского: «Входящие, оставьте упования», — Ред. .

Мы вновь понимаем это по законам обыденного языка — что в аду надеяться не на что, и это страшно, потому что… «оставь надежду всяк сюда входящий». А в действительности слова «страх не должен подавать совета» обозначают особого рода мужество. Это испытание доступно лишь тем, кто не связан надеждой. Слова «оставь надежду всяк сюда входящий» означают отказ от надежды, являются символами двух основных психологических механизмов, которые не позволяют нам узнать самих себя. Первым таким механизмом является ленность. Ведь что такое экзистенция? Экзистенция это то, что ты должен сделать сейчас, здесь. Она исключает откладывание на завтра, или перекладывание на плечи другого — на плечи ближнего, на плечи нации, государства, общества. Ты должен сам. А человек не склонен это делать. Обозначим эту несклонность словом «лень». Тема лени маниакально проходит через весь текст Пруста. У него есть один враг, который закрывает вход в глубины, в колодец души. Колодец души закрыт ленью. Вместо того чтобы углубиться в экзистенциально важное впечатление, уникальное для тебя, ты отложил назавтра или решил, что об этом можно будет прочитать в книге, что об этом знает кто-то другой и расскажет тебе в дружеской беседе. Это и есть лень. А лень — она связана со страхом. И это опять тема, символически обозначенная у Данте и появляющаяся хронически у Пруста.

Страх — второй психологический механизм, связанный с первым, который закрывает нам колодец души. Но страх не в обыденном смысле слова, как боязнь чего-то конкретного (как можно, например, испугаться бешеной собаки, скачущей лошади, льва, врага и т. д.), а страх узнать — как на самом деле обстоит дело. Вот чего — особенно если для этого нужно расстаться с самыми идеальными, нас возвышающими, любезными нашему сердцу представлениями, — человек хронически избегает. Даже революционер Маркс, который подстегивал себя лозунгом Данте «здесь страх не должен подавать совета» (и воспроизвел его в предисловии к «Капиталу»), на деле чисто вербально воспалял себя им, а всю жизнь только и косился на лондонских полицейских и идейных стражей буржуазного порядка, приговаривая: «Не бойся, не бойся», — в себя же так и не заглянул из страха расстаться с самой светлой и любимой своей мечтой. В психологической и духовной жизни человека существует масса таких конструкций, образований, которые созданы только для того, чтобы не увидеть, что ему страшно. Ведь страшно, например, узнать что возлюбленная тебе изменяет. Все жизненные события строятся таким образом, чтобы максимально избежать этого, не видеть, что да, она мне изменяет — и сделать отсюда вывод. В нашей психологической жизни, в данном случае любовной появляются десятки надстраивающихся одна на другую подобных конструкций, которые позволяют нам не видеть.

И третье — надежда. Не случайно у Данте сказано: «Оставь надежду всяк сюда входящий». То есть всякий, кто вошел сюда, увидит свой ад, если оставит надежду, которая не позволяет нам увидеть Ад. То, что есть на самом деле. Мы очень часто гонимся за надеждой и не знаем, что она самый большой враг человека. Дом разваливается, а мы его чиним — почему? Мы надеемся, что он будет хороший. Вместо того, чтобы оставить надежду и построить другой дом. Или — бесконечно чиним семью, которая уже явно распалась, — почему? Потому что надеемся: завтра будет хорошо. А той решительности, которую может дать только отказ от надежды, у нас нет. Решительности уйти и начать сначала. В другом месте, с другим, или с другой. Надежда — как тот пучок сена перед мордой осла, что вечно идет за этим пучком… Я хочу подчеркнуть очень простую мысль: надежда есть то, что мешает нам увидеть, мешает понять и мешает, если снова воспользоваться образом путешествия, начать движение в колодец души. Данте, если вы помните, говорит о «воронке». Но спускаясь в колодец, нужно иметь способность и мужество видеть — выдержать зрелище, которое перед тобой открывается. В нашей жизни мы не видим разрушенного дома, потому что надеемся, что завтра его отремонтируем. И вот появляется причудливое сооружение, которое состоит из пристроенных окон, каких-то балок, и все это держится на ложной хрупкой ниточке надежды. Кстати, в христианстве, одной из грамотных религий, единственно допустимая надежда всегда замкнута на Бога, а не на человека или что-то им созданное. Тема надежды у Пруста — основной стержень того, как он понимает свою любовь к Альбертине, понимает то, как она развертывается. Он ясно видит, почему она осталась для него недостижимой. Во-первых, он ленился и боялся оказаться лицом к лицу с правдой, и, во-вторых, — надеялся. В отличие от Данте, которого вел Вергилий. Вергилий — еще один очень важный символ для Данте и Пруста. И, конечно, для нас, так как он будет одной из основных тем нашей работы.