Карл Маркс - Собрание сочинений, том 5

Газета, однако, признает, что запугивания имели место. Но, полагает она,

«если внешние влияния и оказали некоторое воздействие, то это выразилось в том, что они в известной мере уравновесили влияние лживых обещаний со стороны министерства и его попыток сбить с толку депутатов и тем самым дали возможность многим слабым и несамостоятельным депутатам следовать… естественному жизненному инстинкту».

Вполне понятны причины, побуждающие «Zeitungs-Halle» морально оправдывать таким образом в глазах публики колеблющихся депутатов обоих центров: статья написана скорее для этих самых господ из обоих центров, чем для публики. Для нас же, имеющих привилегию говорить откровенно и поддерживающих представителей той или иной партии лишь до тех пор и постольку, поскольку они выступают революционно, — для нас таких причин не существует.

Почему бы нам-то не сказать этого? Конечно, депутаты обоих центров 7 числа испугались народных масс; был ли их страх обоснован или нет — этот вопрос оставим в стороне.

Право демократических народных масс оказывать своим присутствием моральное воздействие на позицию учредительных собраний есть старое революционное право народа, которое со времен английской и французской революций использовалось во все бурные эпохи. Этому праву история обязана почти всеми энергичными шагами таких собраний. Если люди, цепляющиеся за «почву законности», если трусливые и филистерски-настроенные друзья «свободы дебатов» испускают вопли против этого, то лишь по той причине, что они вообще не хотят никаких энергичных решений.

«Свобода дебатов»! Нет более пустой фразы, чем эта. «Свобода дебатов» ограничивается, с одной стороны, свободой печати, свободой собраний и слова, правом народа на вооружение. С другой стороны, она ограничивается существующей государственной властью, находящейся в руках короны и ее министров: армией, полицией, так называемыми независимыми судьями, которые, однако, на доле зависимы от любого продвижения по службе и любых политических перемен.

Свобода дебатов всегда была фразой, которая означала лишь одно: независимость от всех не признаваемых законом влияний. тогда как признаваемые влияния — подкуп, продвижение по службе, частные интересы, страх перед роспуском палаты и т. п. — делают прения истинно «свободными». Но в революционное время эта фраза совершенно лишена смысла. Там, где друг против друга стоят во всеоружии две силы, две партии, где ежеминутно может вспыхнуть борьба, депутатам остается только такой выбор:

либо они становятся под защиту народа — ив таком случае им уж придется примириться стем, что время от времени они будут получать назидательный урок;

либо они становятся под защиту короны, переезжают в какой-нибудь маленький город, совещаются под охраной штыков и пушек или даже осадного положения — ив таком случае им не приходится возражать, если корона и штыки будут предписывать им решения.

Запугивание со стороны невооруженного народа или запугивание со стороны вооруженной военщины — пусть Собрание сделает выбор.

Французское Учредительное собрание переехало из Версаля в Париж. По правде говоря, это соответствовало бы всему характеру германской революции, если бы согласительное собрание переехало из Берлина в Шарлоттенбург.

Написано 16 сентября 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 105, 17 сентября 1848 г.

Перевод с немецкого

Кёльн, 19 сентября. Германское Национальное собрание ратифицировало перемирие. Мы не ошиблись; «честь Германии находится в плохих руках» {153} .

Голосование происходило в суматохе и в полной темноте, причем на депутатские скамьи проникли посторонние, дипломаты и др. Большинство в два голоса заставило Собрание голосовать одновременно по двум совершенно различным вопросам. Большинством в 21 голос перемирие было принято, Шлезвиг-Гольштейн принесен в жертву, «честь Германии» попрана и решено растворить Германию в Пруссии.

Ни в каком другом вопросе голос народа не прозвучал столь решительно. Ни в каком другом вопросе господа правые не признавались так открыто, что они выступают за дело, которое нельзя защищать. Ни в каком другом вопросе интересы Германии не были столь бесспорны, столь ясны, как в этом. Национальное собрание вынесло решение: оно произнесло себе и созданной им так называемой центральной власти смертный приговор. Будь у Германии свой Кромвель, он не преминул бы появиться со словами: «Вы не парламент! Именем бога, убирайтесь вон»! [241]

Говорят, будто левые намерены выйти из состава Собрания. О, если бы они обладали мужеством, эти бедные осмеянные левые, испытавшие на себе кулаки большинства и вдобавок за это же призванные благородным Гагерном к порядку! Никогда еще меньшинство не третировалось так нагло и последовательно, как эти франкфуртские левые третируются благородным Гагерном и его 250 героями большинства. Если бы только они обладали мужеством!

Из-за недостатка мужества гибнет все движение в Германии. Контрреволюции в такой же мере не хватает мужества для решительных ударов, как и революционной партии. Вся Германия — стоит ли она на стороне правых или левых — знает теперь, что нынешнее движение должно привести к жестоким столкновениям, к кровавым боям — будет ли это в целях его подавления или же в целях его завершения. Но вместо того чтобы мужественно идти навстречу этим неизбежным боям, вместо того чтобы несколькими быстрыми, решающими ударами довести их до конца, обе партии — и партия контрреволюции, и партия движения — вступают в форменный заговор с целью отсрочить эти бои на возможно более долгое время. И именно эти постоянные мелкие уловки, эти уступочки и полумеры, эти попытки компромисса виной тому, что невыносимость и неопределенность политического положения повсюду привели к бесчисленным разрозненным восстаниям, с которыми может быть покончено лишь путем кровопролития и ограничения завоеванных прав. Именно эта боязнь борьбы вызывает тысячи стычек, придает 1848 году неслыханно кровавый характер и настолько усложняет положение борющихся партий, что конечная битва неминуемо будет особенно ожесточенной и опустошительной. Но «мужества нет у наших добрых знакомых»! Этой решающей борьбы за централизацию и демократическую организацию Германии никак нельзя избежать. Вопреки всяческому затушевыванию и компромиссам, борьба эта с каждым днем все более приближается. Завязка драмы в Вене, Берлине, в самом Франкфурте толкает к развязке. И если все должно погибнуть из-за немецкой трусости и нерешительности, тогда нас спасет Франция. В Париже теперь созревают плоды июньской победы: роялисты берут верх над Кавеньяком и его «чистыми республиканцами» и в Национальном собрании, и в печати, и в клубах; легитимистский Юг угрожает всеобщим восстанием; Кавеньяк вынужден прибегнуть к революционному средству Ледрю-Роллена — к департаментским комиссарам с чрезвычайными полномочиями; лишь с величайшим трудом Кавеньяк со своим правительством устоял в субботу на заседании палаты. Еще одно такое голосование, и Тьер, Барро и компания — люди, в интересах которых одержана была июньская победа, — получат большинство, Кавеньяк будет брошен в объятия красной республики, и разгорится борьба за самое существование республики.