Карл Маркс - Собрание сочинений, том 5

Написано К. Марксом 11 октября 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 114, 12 октября 1848 г.

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

Кёльн, 12 октября. «Кёльнская революция» 25 сентября была карнавальной комедией, — заявляет «Kolnische Zeitung», и «Kolnische Zeitung» права. «Кёльнская комендатура» 26 сентября разыгрывает из себя Кавеньяка, и «Kolnische Zeitung» восхищается мудростью и умеренностью «кёльнской комендатуры». Кто же, однако, выглядит более смешным — рабочие, которые 25 сентября упражнялись в постройке баррикад, или Кавеньяк, который 26 сентября с самым серьезным видом объявил осадное положение, приостановил выпуск газет, разоружил гражданское ополчение, запретил союзы?

Бедная «Kolnische Zeitung»! Кавеньяк «кёльнской революции» ни на один дюйм не может быть выше, чем сама «кёльнская революция». Бедная «Kolnische Zeitung»! «Революцию» ей приходится воспринимать как шутку, а «Кавеньяка» этой забавной революции — принимать всерьез. Досадная, неблагодарная, полная противоречий тема!

По поводу правомочности комендатуры мы не будем терять лишних слов: Д'Эстер исчерпал этот вопрос [250]. К тому же мы рассматриваем комендатуру как послушное орудие. Подлинными авторами этой странной трагедии были «благонамеренные граждане», Дюмоны и компания. Не приходится поэтому удивляться, что г-н Дюмон отдал распоряжение распространить при помощи своих газет адрес против Д'Эстера, Борхардта и Килля [251]. То, что приходилось защищать этим «благонамеренным», — это были не действия комендатуры, а их собственные действия.

Кёльнские события путешествовали через пустыню Сахару немецкой прессы в той форме, какую придал им кёльнский «Journal des Debats». Тем больше основания вернуться к ним.

Молля, одного из самых любимых вождей Рабочего союза [252], собирались арестовать. Шаппер и Беккеруже были арестованы.

Для осуществления этих мер избрали понедельник — день, когда большая часть рабочих, как известно, не работает. Стало быть, заранее знали, что эти аресты могли вызвать среди рабочих большое возмущение и даже дать повод к насильственному сопротивлению. Странная случайность, что эти аресты пришлись как раз на понедельник! Возмущение тем легче было предвидеть, что в связи со штейновским приказом по армии, а также после прокламации Врангеля [253]и назначения Пфуля министром-президентом каждую минуту следовало ожидать решительного контрреволюционного удара, а стало быть, и революции, исходным пунктом которой был бы Берлин. Рабочие должны были поэтому рассматривать аресты не как судебные, а как политические меры. В прокуратуре рабочие видели только лишь контрреволюционное учреждение. Они считали, что накануне важных событий их хотят лишить вождей. Рабочие решили любой ценой не допустить ареста Молля. И они покинули поле сражения только после того, как их цель была достигнута. Баррикады были построены лишь тогда, когда собравшиеся на Старом рынке рабочие получили известие, что со всех сторон на них надвигаются войска. Но они не были атакованы. Стало быть, им и не пришлось защищаться. К тому же им стало известно, что из Берлина не поступило никаких важных сообщений. Рабочие, следовательно, разошлись после того, как в течение значительной части ночи они напрасно прождали врага.

Поэтому нет ничего смехотворнее, чем брошенный кёльнским рабочим упрек в малодушии.

Но им были брошены и другие упреки, чтобы оправдать осадное положение и выдать кёльнские события за маленькую июньскую революцию. Подлинный план рабочих состоял якобы в разграблении славного города Кёльна. Это обвинение покоится на будто бы имевшем место ограблении одной суконной лавки. Как будто в каждом городе нет своего контингента воров, использующих, естественно, дни общественных волнений. Или, быть может, под ограблением разумеют ограбление оружейных магазинов? Пусть пошлют тогда кёльнскую прокуратуру в Берлин для возбуждения судебного процесса против мартовской революции. Не будь ограбления оружейных магазинов, мы, быть может, никогда не имели бы удовольствия видеть г-на Ганземана директором банка, а г-на Мюллера — статс-секретарем.

Но довольно о кёльнских рабочих. Перейдем к так называемым демократам. В чем упрекают их «Kolnische Zeitung», «Deutsche Zeitung», аугсбургская «Allgemeine Zeitung» и прочие «благонамеренные» газеты?

Героические Брюггеманы, Бассерманы и т. д. жаждали крови, а мягкосердечные демократы якобы из трусости не позволили им пролить эту кровь.

В действительности суть дела такова. Демократы заявили рабочим в гостинице «Им Кранц» (на Старом рынке), в зале Эйзера и на баррикадах, что они ни в коем случае не желают «путча». В такой момент, когда ни один крупный вопрос не толкает все население на борьбу и когда всякое восстание должно в силу этого потерпеть поражение, такое выступление было бы тем более безрассудно, что в ближайшие дни могли произойти серьезные события и поэтому нельзя было лишать себя боеспособности как раз накануне решающего дня. Если бы министерство в Берлине решилось на контрреволюцию, тогда для народа наступил бы день решиться на революцию. Судебное расследование подтвердит наше изложение событий. Господам из «Kolnische Zeitung» следовало бы лучше — вместо того чтобы в «ночной темноте» стоять перед баррикадами, «скрестив руки с мрачным видом», и «раздумывать о будущности своего народа» [254]— обратиться с высоты баррикад к ослепленной массе с мудрым словом. Какой толк в мудрости post festum {154} ?

В связи с кёльнскими событиями больше всего досталось от «хорошей» печати гражданскому ополчению. Надо различать следующее. Если гражданское ополчение отказалось унизиться до роли безвольного слуги полиции, то это была его обязанность. Но то, что оно добровольно сдало оружие, может быть оправдано лишь одним обстоятельством. Либеральной части ополчения было известно, что нелиберальная часть с радостью воспользовалась случаем, чтобы избавиться от оружия. Сопротивление же одной части было бы бесполезно.

Результатом «кёльнской революции» было только одно. Она показала воочию существование фаланги из двух с лишним тысяч святых, «сытая добродетель и платежеспособная мораль» [255]которых может «существовать привольно» лишь в условиях осадного положения. Быть может, когда-нибудь представится повод написать «acta sanctorum» {155} , биографии этих святых. Наши читатели узнают тогда, как приобретаются «сокровища», которых не берет «ни моль, ни ржа», и они поймут, каким образом завоевывается экономическая подоплека «благонамеренности».

Написано К. Марксом 12 октября 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 115, 13 октября 1848 г