Мераб Мамардашвили - Опыт физической метафизики

Тем самым я одновременно ввожу материал для сопоставления. Помните, я говорил об уникальности, об индивидуальности и о какой-то особой множественности, которую я назвал со-общением и со-обытием. И все это имеет место на фоне безразличных и неиндивидуализированных предметов, на фоне заместимости предметов как натуральных. Природа работает, обратите внимание, заместимыми множествами экземпляров, ни один из которых не имеет самостоятельной ценности, а я говорил о незаменимости лика. Только ты можешь и должен, и вместо тебя никто не сделает, никто не поможет. И, более того, этим определена индивидуализирующая тебя ценность, делающая тем самым тебя самоценным и незаместимым. Такого процесса индивидуализации в природных явлениях мы не видим.

Эти окрашенные пафосом и избыточностью состояния я, чтобы соединить с той физической метафизикой, о которой я говорил, могу назвать теперь своего рода матричными состояниями и структурами. Они есть некие матрицы, по которым производимся, или рождаемся, мы сами в том наборе наших способностей и свойств, которые у нас есть или могут быть как У людей. Хочу подчеркнуть здесь одну мысль в связи с матричными состояниями, или матричными структурами. Они, как я уже сказал, неразложимы в терминах естественно наблюдаемых процессов и предметов, потому что по отношению к ним они избыточны и бессмысленны. Какой смысл, повторяю, в деяниях, какой смысл в какой-то страсти? Реальным предметом все это не оправдывается, и более того, в достижении практических целей все это излишне, то есть метафизично. Ведь метафизика - это все то, что не имеет отношения к нашему чувственному миру, это все одновременно и излишнее. Но теперь мы можем понять, что излишнее и избыточное как раз и есть матрица в мире рождений.

Мы привыкли все наши действия рассматривать согласно такому выделению единиц, где в качестве единицы выступают рациональные действия, прослеживаемые непрерывно между целью и подбираемыми средствами, и эту связку и единицу мы накладываем как единицу понимания на все, что мы видим, на общественную систему, на исторический процесс, на самих себя. Современная теория действия в американской социологии, в особенности в варианте Толкотта Парсонса, основана на этой единице как такой, которая дает возможность понимания сложных социальных систем, систем действия культурных систем и так далее. И она обладает свойством, которое отличает ее от матрицы, а именно: она считает все, что значимо в человеческой жизни, целесообразным, а я считаю, что в человеческой жизни все это нецелесообразно. Скажите, какая целесообразность в рисовании цветка? И не говорите, что есть такая область деятельности, называемая живописью, и есть на то специалисты; это ведь продукт разделения труда: были времена, когда вообще не было выделения искусства ни в музейную рамку, ни в какую другую. То, что избыточно, что не имеет никакого прагматического и практического основания, имеет решающее значение по отношению к нам, и к нашей жизни, и к нашей истории в том, как она складывается.

Повторю ту мысль, которую я уже высказал (сейчас я ее немножко переиначу по смыслу того, что я говорил о множественности и о матричных состояниях): матричное состояние - это не мое состояние, а такое состояние, когда я рождаюсь в этом состоянии. Матричная структура - это не строение моей индивидуальной мысли, а такая структура, которая, разгоняя мои мысли по своим силовым линиям, приводит к тому, к чему я естественным путем не мог прийти хотя бы потому, что естественным путем я не мог бы удержать свои мысли в состоянии одного и того же напряжения, в одной и той же концентрации. И вовсе нет гарантии, что я, начав мысль одним, завершу ее следующим, потому что нет заранее связи, по которой одно перетекло бы в другое. Если есть множественность, то по смыслу всего этого явно, что каждый элемент множества должен быть и является незаместимым. Отсюда вытекает, что если сама эта структура зависит от данности на многом и со-общения между ними, то, например, нельзя убить не потому, что нельзя убить по гуманистическим соображениям, а потому, что нельзя, и гуманистический запрет убивать есть лишь следствие из этого. А природа убивает, и мы одновременно живем в природе. Если мы в матрицах, если мы в человеческом феномене, то самоценен и незаместим каждый из нас. Но в то же время нас производят массами, и продолжение человеческого рода, который продолжает быть биологическим явлением, во многом зависит от массового разброса экземпляров, выделяемых по принципу выживаемости, и так далее, и беда в том, что мы одновременно живем в том мире и в мире натуральном (очевидно, потому мы так мучительно убиваем на всем протяжении человеческой истории). То есть я указываю на существующие в самом фундаменте человеческого положения, в этом condition, как говорят французы, противоречия, разобранности, или, как я говорил, распятости. Законы существования человека, человеческого феномена, противоречат законам биологического воспроизводства его же как биологического или физического существа. То, что самоценно в своей единичности; вовсе не имеет никакой ценности в массовом природном воспроизводстве или массовом производстве.

Говоря о матричных состояниях, я сказал, что сам характер явлений и условий того, чтобы они были, накладывает какие-то ограничения и запреты; например, нельзя убить, потому что это разрушает собой множественную структуру и, как показывают исландские саги и греческая трагедия, возвращается к тебе опустошением и разрушением тебя самого. Такие запреты и ограничения, накладываемые самой структурой (например, нельзя убить, нельзя Устранить незаместимый элемент, если он часть этой структуры со-общения), следуя традиции, я буду называть гармониями. Задача философской мысли исторически и по сегодняшний день состоит в выявлении такого рода гармоний, а они, как понимаете, невидимы, потому что мы видим мир предметов, а не мир рождений. Предметом философской мысли было выявление гармоний, и сама философская мысль была одной из первых мировых гармоний. Отсюда - одно очень важное следствие для характера философии, то есть для характеристики ее возможности, характеристики того, что она может нам говорить и чего она может от нас требовать, если ее задача есть мысль об этих гармониях, достигаемая определенной философской техникой: предъявляя какие-то требования к миру, исходя из понимания гармоний, из условий существования человеческих явлений и условий того, чтобы гармонии смыкались в мире, философ фактически имеет в виду такой мир, который основывается на гармониях, а не на человеческом уме (я это подчеркиваю). Когда в философии говорят «требования разума, предъявляемые к миру» (а философия всегда говорит от лица разума), то не имеют в виду, что философы когда-либо хотели основать общество, историю, космос на том, что может измыслить наш малюсенький человеческий ум. А вот основать на том, что могут измыслить гармонии, — это требование можно предъявлять, не ожидая, что оно может быть реализовано. Важно, чтобы длилась история человеческого рода, внутри которой люди знают, что существуют гармонии, и могут в терминах этой гармонии что-то видеть независимо оттого, сбудется ли это, создастся ли идеальный мир или не создастся. В этом смысле философская мысль строится таким образом, чтобы не зависеть от реализации самой себя и тем самым не зависеть от последствий, так же как мораль строится так, что моральные поступки, моральные явления не могут быть расценены согласно последствиям морального явления. Оно замкнуло свое значение на самое себя фактом, что оно случилось. Последствия — это совсем другой вопрос, они включены в стихийный воспроизводящийся поток сцеплений причин и действий, это во втором нашем измерении происходит, и неминуемо происходит. Следовательно, когда философы говорили об идеальном государстве, они не имели в виду, что государство может быть построено так, что кто-то понял, как оно должно быть построено, и своей руководящей рукой со знанием законов истории и законов общества основал путем кройки и шитья новое идеальное общество, или новое государство, и определил новый этап истории, и так далее.