Мераб Мамардашвили - Опыт физической метафизики

Символы есть лишь способ фиксации и переживания нашего онтологического устройства, поэтому они имеют смысл, какими бы абсурдными они нам ни казались, когда мы их воспринимаем как описание или изображение предметов. Всякое изображение подлежит эмпирическим критериям верификации. Оно должно быть разрешимо в эмпирических наглядных терминах, и если метафизика претендует на такое изображение, то она, конечно, абсурдна. Миф, например, это реальное событие? Если его опровергать на этой основе, то наше опровержение всегда пройдет мимо самого мифа, потому что он не об этом говорит, он бытие конструирует, а не отражает. Он трансцендентально конструирует человеческое существование, внутри мифа рождаются человеческие существа, и они никогда не рождались вне его. И поэтому есть какой-то фонд символов. Поскольку то, чем мы заняты, по природе своей не ограничено условиями и границами нашей жизни и мы человеческие существа в той мере, в какой мы сильны тем, что никогда не завершится и не реализуется в нашей жизни, то это означает и, наоборот, что сами трансценденталии не могут быть измерены, не поддаются суду и критике со стороны эмпирических общественных порядков, со стороны эмпирических свершений или несвершений, они не подлежат суду такого рода. То, что пытается увидеть философ или всякий человек, который пытается пробиться к этой второй реальной жизни, прикоснуться к ее режиму и побывать в ней иногда на короткие мгновения, которые потом отражаются на других мгновениях и, конечно, имеют последствия, предполагает другое измерение, существование или мышление поверх и поперек тех эмпирических мест, в которых мы живем — в данном обществе, с всегда данной его моралью и всегда данной его культурой, всегда данной его институцией, правом и так далее. Почему? Потому что существование в нас трансценденталий не измеримо тем конкретным правопорядком, который мы, конечные существа, создали, не измеримо пользами того конкретного общества, в котором мы существуем. Аргумент от пользы или непользы общества, или от моей эмпирической природы, или отданного социального устройства, данной культуры не работает по отношению к трансценденталии, или бесконечности, о которой я говорил, потому что в той бесконечности - лаборатория творчества человеческого существа, то есть творчества не чего-то, а сотворение его, человека, и оно происходит в том измерении, которое я пытался описать как точку зрения философского мышления.

Основным результатом нашего предшествующего рассуждения было установление факта, что для человеческого феномена как некоторого специфическим образом выделенного на фоне всех других нет в мире, то есть в природе, естественных оснований. Это безосновный феномен, который стихийными природными процессами и вообще стихийными натуральными процессами не порождается, не порождаются его специфические качества, совокупность которых и составляет то, что мы интуитивно выделяем в качестве человеческого феномена. Следовательно, если есть какие-либо основания, то эти основания должны быть чем-то другим, чем природа. С другой стороны, если возникает человек, человеческий феномен на некоторых основаниях, то я о них говорил как о таких явлениях, причиной которых являются они сами, а они сами не имеют вне себя оснований. И я пытался связать с существованием этих явлений саму философскую мысль, исходя из того, что философская мысль (не учение или система, а некоторый философский акт) есть элемент человеческой конституции в той мере, в какой человек является искусственным созданием.

С другой стороны, повторяю, если мы имеем возникший феномен человека, то натуральные процессы не прекращаются, они продолжаются, и человек тем самым есть существо, которое одновременно включено в другой, неприродный мир, а также включено в природный мир, оно как бы распято между этими двумя мирами. Всякая распятость предполагает напряжение, и если есть человек, то он есть некоторое напряженное держание чего-то неприродного, искусственного, основанного на весьма хрупких основаниях, и чего-то стихийного, возникающего в стихийном потоке. Я говорил, что для того, чтобы в мире была истина, чтобы в мире был человек, чтобы была красота, нет никаких оснований, и философ тот, кто удивляется тому, что это все-таки есть. Поэтому и говорили древние, что началом философии являлось удивление. Удивление не в простом эмпирическом смысле нашей психологической любознательности (как мы часто понимаем это выражение), а удивление в существенно онтологическом смысле. Удивительно, что вообще что-то есть, потому что нормально, чтобы вообще ничего не было; если даже на секунду сверкнули бы честь и доблесть в мире, то в следующую секунду они распались бы и больше не существовали в мире.

Кстати, я не люблю слишком академическое изложение и буду немножко отвлекаться в сторону. Напомню смысл всех древних эпических сказаний, в особенности он виден в греческой трагедии и в скандинавских сагах. Там очень четко просвечивает одна мысль (среди многих других конечно), что, например, дружба неминуемо разрушается: кто-то кому-то что-то сказал, кто-то поверил ложно сказанному, и начинается разрушение, которое означает (я переведу это на философский язык) попадание человека в круговорот естественного сцепления причин. А что в данном случае является естественным сцеплением причин? Очень простая вещь - кровная месть (сцепление «кровная месть»-), как это описано в сагах, и есть натуральный процесс, в котором человек участвует просто материалом своего тела, своего духа и своей судьбы, для того чтобы совершалась неумолимая цепь «око за око», «зуб за зуб». Причем люди попадают в эту цепь, потому что хрупка сама вера: очень легко поверить клевете, очень легко отдаться возбуждению, чувству мшения, и так далее. Я хочу обратить внимание на то, что считается иным по отношению к натуральному (натуральным в человеческой жизни является сцепление «кровная месть»): греки этому явлению противопоставляли закон. Они понимали, что впасть в круговорот сцепления мести - значит в конечном счете опустошить и самого себя. Наложите на это кантовскую ассоциацию «не делай другому того, чего ты не хотел бы, чтобы сделали тебе», только грамматически поменяйте слова: «не делай того, чего не хотел, чтобы сделалось с тобой». Следование этому называется гармонией (неделание того, что в итоге обернется на тебя самого и разрушит тебя в твоей полноте, в твоей вере, в твоем достоинстве, в твоей дружбе, в твоей любви, - это все есть гармония), а разрушение этого есть дисгармония, или хаос, распад. Описание становления человека на фоне разрушающей его стихии ясно видно в самых древних образцах эпоса разных народов в разных географических местах. И у греков, и в скандинавских сагах очень интересно наблюдать неумолимый ход разрушений. Что значит неумолимый ход разрушений? Это значит, что существование человеческих явлений очень хрупко 11 не гарантируется автоматическим ходом природных процессов. Скажем, реализация половой потребности у животного гарантируется инстинктами, то есть автоматически воспроизводящимся процессом и последовательностью всех его звеньев. Такого регулятора, для того чтобы существовали, пребывали и воспроизводились человеческие качества, нет.