Рудольф Штайнер - Очерк теории познания Гетевского мировоззрения, составленный принимая во внимание Шиллера

Иногда очень нелегко связать созданные рассудком мысли. История наук дает нам об этих трудностях многочисленные свидетельства. Мы часто можем наблюдать, как бьется человеческий дух над тем, чтобы перекинуть мост между созданными рассудком различиями.

В разумном воззрении о мире человек растворяется в последнем в нераздельном единстве.

Еще Кант указывал на различие между рассудком и разумом. Он определял разум как способность воспринимать идеи, тогда как рассудок ограничен созерцанием мира только в его разъединенности и распаде на отдельности.

И разум есть действительно способность воспринимать идеи. Мы должны здесь установить различие между понятием и идеей, различие, которое мы до сих пор оставляли в стороне. Для наших целей пока было достаточно найти те качества мысленного, которые изживаются в понятии и в идее. Понятие есть отдельная мысль, как она удерживается рассудком. Если я приведу в живое движение несколько таких отдельных мыслей, так что они будут соединяться между собою и переходить одна в другую, то образуются мысленные образования, существующие только для разума и которых рассудок не может достигнуть. Для разума создания рассудка прекращают свои обособленные существования и продолжают жить только как часть целого. Эти созданные разумом образования должны называться идеями.

Что идея возвращает множественность рассудочных понятий к единству, это высказал еще Кант. Он, однако, считал образования, выявляемые разумом, только обманчивыми образами, иллюзиями, которые вечно рисует себе человеческий дух, потому что вечно стремится к нигде не данному ему единству опыта. Единства, создаваемые в идеях, по Канту, не основаны на объективных данных, не вытекают из самой вещи, но суть лишь субъективные нормы, которыми мы упорядочиваем наше знание. Поэтому Кант называет идеи не конститутивными принципами, которые имели бы определяющее значение для вещи, а лишь регулятивными, имеющими смысл и значение лишь для систематики нашего знания.

Если же разобрать, каким образом возникают идеи, то тотчас же обнаруживается ошибочность этого взгляда. Верно, что субъективный разум имеет потребность в единстве. Но эта потребность лишена всякого содержания, она лишь пустое стремление к единству. Если она встречается с чем-нибудь, совершенно лишенным всякого характера единства, то она не в силах из самой себя произвести это единство. Если же она, напротив, встречается со множественностью, допускающей возможность возвращения к внутренней гармонии, тогда он совершает это последнее. Такая множественность и есть созданный рассудком мир понятий.

Разум не предпосылает какого-нибудь определенного единства, а лишь пустую форму единообразия; он есть способность обнаружения гармонии, скрытой в самом объекте. Понятия соединяются в разуме сами собою в идеи. Разум выявляет высшее единство рассудочных понятий, которым рассудок уже обладает в своих образованиях, но которого он не в состоянии увидеть. Упущение этого из виду является причиной многих недоразумений при применении разума в науках.

В незначительной степени уже в самих своих началах каждая наука, да и повседневное мышление, нуждается в разуме. Когда мы в суждении: Всякое тело имеет тяжесть — соединяем понятие подлежащего с понятием сказуемого, то мы уже в этом имеем соединение двух понятий, т. е. простейшую деятельность разума.

Единство, составляющее предмет разума, заведомо существует раньше всякого мышления, раньше всякого употребления разума; но только оно скрыто, оно существует лишь как возможность, а не как фактическое явление. Затем дух человеческий производит разделение, чтобы в разумном соединении разделенных частей вполне уразуметь действительность.

Кто этого не предпосылает, тот должен или видеть во всех мысленных соединениях лишь произвол субъективного духа, или предположить, что единство скрыто за переживаемым нами миром и оттуда заставляет нас неизвестным нам образом приводить многообразие к единству. В таком случае мы соединяем мысли, не понимая истинных причин устанавливаемой нами связи; тогда истина не познается нами, но навязывается нам извне. Всякую науку, исходящую из такой предпосылки, мы должны были бы назвать догматической. Мы еще вернемся к этому.

Каждое такое научное воззрение натолкнется на затруднения, когда ему понадобится указать причины, почему мы совершаем то или иное соединение мыслей. Ему придется отыскивать субъективные причины для сочетания вещей, объективная связь которых для нас остается скрытой. Почему я совершаю суждение, если сама вещь, требующая связи между понятиями подлежащего и сказуемого, не имеет ничего общего с этим моим вынесением суждения?

Кант сделал этот вопрос исходной точкой своих критических работ. В начале его «Критики чистого разума» мы находим вопрос: Каким образом возможны синтетические суждения а priori, т. е. как это возможно, что я соединяю два понятия (подлежащее и сказуемое), если содержание одного не заключается уже заранее в другом и если суждение это не есть только опытное суждение, т. е. установление одного единичного факта? Кант полагает, что такие суждения возможны лишь в том случае, если опыт может существовать только при условии их значимости. Итак, чтобы сделать такое суждение, для нас должна играть решающую роль возможность опыта. Если я могу сказать себе: опыт возможен, только если истинно то или иное синтетическое суждение а priori, — тогда оно значимо. К самим же идеям это не применимо. По Канту, они не имеют даже и этой степени объективности.

Кант полагает, что формулы математики и чистого естествознания суть такие значимые синтетические суждения а priori. Он приводит, например, положение: 7 + 5 12. В7и5 отнюдь не содержится сумма 12, так заключает Кант. Я должен выйти за пределы 7-ми и 5-ти и обратиться к моему созерцанию, тогда я найду понятие 12-ти. Мое созерцание требует, чтобы 7 + 5 представлялось равным 12. Предметы моего опыта должны, однако, доходить до меня через посредство моего созерцания и, таким образом, подчиняться его законам. Чтобы опыт был возможен, такие положения должны быть верными.

Пред объективным размышлением все это искусственное мысленное здание Канта не может устоять. Нельзя допустить, чтобы в понятии подлежащего не было никакой точки опоры, приводящей меня к понятию сказуемого. Ибо оба понятия добыты моим рассудком и притом на вещи самой по себе целостной. Не надо обманываться. Математическая единица, лежащая в основе числа, не есть первичное. Первичное есть величина, которая есть столько-то кратное повторение единицы. Я должен предполагать величину, говоря об единице. Единица есть создание нашего рассудка, которое он отделяет от целого, подобно тому, как он отделяет действие от причины, субстанцию от ее признаков и т. п. Когда я мыслю 7 + 5, я, в действительности, держу в мыслях 12 математических единиц, но только не сразу, а в двух частях. Если я сразу представляю себе всю совокупность этих математических единиц, то это совсем то же самое. И это тождество я выражаю в суждении 7 + 5 12. Так же обстоит дело и с геометрическим примером, который приводит Кант. Ограниченная прямая с конечными точками А и В есть нераздельное целое. Рассудок мой может составить себе об этом двоякое понятие. Во-первых, он может понимать прямую как направление, во-вторых — как путь между двумя точками А и В. Отсюда вытекает суждение: Прямая есть кратчайший путь между двумя точками.