Рудольф Штайнер - Евангелие от Марка

Так мы имеем в философе Ферекиде из Сироса человека, который своей душой еще взирает в тот мир, какой открывается ясновидческому сознанию, и его описывает — дает описание, за которым можно следовать. Таким он еще стоит в западном мире в VI столетии дохристианского летоисчисления. Фалес (Фалес из Милета (около 625 — около 545 до Р. X.) — со времен Аристотеля считается основателем философии), Анаксимен (Анаксимен (585 — около 525 до Р.Х.) — натурфилософ из Милета), Анаксимандр (Анаксимандр (около 610 — около 546 до Р.Х.) — натурфилософ из Милета), Гераклит (Гераклит (около 540–480 или 483 до Р.Х.) — философ), являющиеся почти его современниками, стоят уже иначе. Так два разных мира действительно входят один в другой. Но как это выглядит в их душах? В них угасло, парализовалось старое ясновидение, самое большее — осталась тоска по этим духовным мирам. А что переживают они там, где у мудреца из Сироса еще был остаток древнего ясновидения, где он еще взирал в элементарный мир причин? Это для них уже закрыто, они там ничего не видят, как если бы этот мир хотел закрыться от них, как будто он для них еще наполовину существует и все-таки ускользает, так что на место старого ясновидения становятся абстрактные понятия, принадлежащие «Я». Так это выглядело в этих душах. Это очень знаменательное душевное состояние в западных душах, душевное состояние, которое работает в направлении разума, способности суждения, присущих «Я». Мы это видим в отдельных душах, например, когда Гераклит описывает животворный огонь — на последнем взлете правильного ясно-видческого узрения, указывая в нем причину всех вещей; Фа-лес же — воду, но не физически-чувственную воду, как и Гераклит подразумевает не физически-чувственный огонь. Это — еще нечто от элементарного мира, который они наполовину видят, хотя он от них и ускользает, и они должны вырабатывать абстрактные понятия. Так заглядываем мы в эти души, и становится понятным, как до нашего времени могли дойти отзвуки настроений этих душ.

Если бы наши современники так часто не читали бездумно некоторые вещи! Часто легко проходят мимо одного места у Ницше, которое может глубоко захватить и потрясти. Оно находится в оставшемся после его смерти сочинении «Философия в трагическую эпоху Греции» (Фридрих Ницше. Соч. Том 10 (Сочинения и наброски (1872–1876), Лейпциг, 1896 г), где он описывает Фалеса, Анаксагора, Анаксимандра, Парменида (Парменид из Элея (около 540 — после 480 до Р.Х.). Анаксагор (499–427 до Р.Х.)), Гераклита и Эмпедокла. Там есть одно место в самом начале; надо его почувствовать. Ницше ощутил нечто такое, что было пережито в душах этих первых греческих одиноких мыслителей. Прочтите это место, где он говорит: «Как могло это быть в душах этих героических фигур, которые должны были найти переход из времени живого видения (о котором Ницше ничего и не знал, но который он предчувствовал), когда древняя жизненность в душах была заменена абстрактными, сухими, трезвыми понятиями, где «бытие» — это трезвое, сухое, абстрактное, холодное бытие — как понятие вступило на место полнокровной жизненности, какой обладало ясновидческое сознание?» И Ницше ощущает это, как будто кровь замерзает, когда переходят из мира жизненности в мир понятий у Фалеса или Гераклита — когда эти люди принесли понятия «бытия» и «становления», так что чувствуют себя перенесенными из пронизанного теплом становления в ледяное царство «понятий»!

Надо почувствовать себя перенесенными в то время, в котором жили эти люди; ощутить, что они переживали при приближении Мистерии Голгофы; надо так войти в них, чтобы почувствовать, что в них еще есть смутный отзвук древних времен, но они стоят там и должны довольствоваться абстрактной способностью суждения в человеческом «Я», в чем раньше совсем не было нужды. В то время, которое затем последовало, мир понятий становился все более и более богатым, а в первое время, когда они только образовывались, греческие философы схватывали лишь самые простые понятия. Как они мучились с понятиями, с отвлеченным понятием «бытия»; как мучились, например, философы элеатской школы с абстрактным «бытием»! Так подготовлялось то, что суть собственные абстрактные свойства «Я».

Теперь представим себе душу, которая стоит там, на Западе, подготовленную к этой миссии Запада, но которая еще несет в себе сильнейшие отзвуки древнего ясновидения. В Индии они давно отзвучали; на Западе еще были. Порыв души тянет к ним, но сознание не может. Такое настроение, как у Будды, в этих душах не могло возникнуть. Настроение Будды сказало бы: «Мы ввергнуты в мир страданий — так освободимся от него!» Нет! западные души хотели нечто постичь из того, что было перед ними. В то, что было за ними, они не могли проникнуть, а в мире они имели только холодные, леденящие понятия. Представим себе такую душу, как душа Ферекида из Си-роса: он тот, кто последним мог взирать в то, что есть в элементарном мире. Но помыслим себе еще другую душу: она не может видеть, как элементы рождаются живыми из Кроноса; она не может видеть, что змеевидное существо Офионеуса начинает борьбу с верхними Богами. Но в образной форме она твердо знает, что оттуда что-то оказывает свое действие на мир внешних чувств. Она не провидит Кроноса, но видит то, что как его отображение переходит от Кроноса в чувственный мир: огонь, воду, воздух и землю. Она не видит, как с верхними Богами ведут борьбу нижние боги, как восстает змеиный бог Люцифер; но видит, как правят дисгармония и гармония, дружба и вражда. Любовь и ненависть видит она как абстрактные понятия; огонь, воду, воздух и землю как абстрактные элементы. Что теперь еще проникает в душу, это она видит, но что прежде видели современники — это сокрыто.

Представим себе такую душу, которая еще совсем находится в жизненности недавнего времени, но не может созерцать в духовном мире, которая может постигать только внешнее отображение; для нее сокрыто — в силу ее особой миссии — то, что прежде осчастливливало людей; с другой стороны, она от нового мира «Я» не имеет ничего, кроме нескольких понятий, за которые должна крепко держаться: это будет душа Эмпедокла! Так стоит перед нами душа Эмпедокла, если мы хотим понять его внутреннее существо. Почти современником мудреца из Спроса был Эмпедокл; он живет позднее всего на две трети столетия, но душа его совсем иного склада. Она должна была перейти Рубикон от древнего ясновидения к абстрактному пониманию, свойственному «Я». Здесь мы видим, как сталкиваются два мира, как брезжит «Я» и направляется к своему осуществлению. Мы видим души древних греческих философов, которые были присуждены, чтобы первыми принять то, что теперь называют разумом, логикой; мы видим, как их души опустели, лишившись древних откровений. И в эти души должен был влиться новый импульс, Импульс Голгофы.