Капра Фритьоф - Уроки мудрости

Амстердам в то время был сказочным городом. Хиппи представлялисобой туристов нового типа. Они приезжали в Амстердам со всей Европы иСоединенных Штатов не для того, чтобы посмотретьКоролевскийДворецили картины Рембранта, а для того, чтобы побыть друг с другом. Привлекательным было то, что курение марихуаны и гашиша быловАмстердамечутьли не легальным, — но, конечно, не только это. Молодые людидействительно хотели побыть вместе и поделиться совершенно новымипереживаниями и представлениями об ином будущем. Одним из популярнейшихмест встреч был большой дом, называвшейся "Млечный Путь", где был диетическийресторан и дискотека, а кроме того большой пол был застелентолстыми коврами, освещен свечами и наполнен запахом ладана, илюдимогли рассаживаться группами, курить и разговаривать. В "Млечном Пути" можно было проводить часы, разговаривая про буддизмМахаяны, учениеДонаХуана, марокканскиебусы и последнюю постановку Дивинг-Театра.

"Млечный Путь" будто появился из рассказа Гессе — место, которое жилофантазией, культурным наследием, эмоциями и творчеством своих посетителей.

Однажды околополуночи, когдаясидел с двумя итальянскимиприятелями у входа в "Млечный Путь",две разделенные реальностимоейжизни внезапно пришли в столкновение. Группа "нормальных" туристов подошла к ступеням, на которых мы сидели, и внезапно я узнал их: к моемуужасу это были физики, с которыми я как раз сегодня вел дискуссию. Этостолкновение реальностей было невыносимо для меня. Я накинул на головусвойафганский полушубок и спрятал лицо в плече рядом сидевшей девушки, пережидая, пока коллеги, которые стояли всего в несколько шагах, договорят свои фразы про "этих хиппи" и уйдут.

В концевесны 1971 года я почувствовал себя готовым к написанию первой статьи относительно параллелей между современной физикойивосточным мистицизмом. Она основывалась на моем переживании космического танца и фотомонтаже, иллюстрирующим это переживание, и я назвалее "Танец Шивы: индуистские представления о материи в свете современной физики".Статья была опубликована в журнале "Течениясовременноймысли", который занимался популяризацией трансдисциплинарных и интергративных исследований.

Отдавая статьювжурнал, я также послал копии ведущим физикам-теоретикам, от которых мог ожидать открытости к философским проблемам. Яполучилразнообразные реакции, иногда осторожные, иногдаодобрительные. Сэр Бернард Лоувелл, знаменитый астроном, писал: "Я целиком симпатизирую вашему тезису и выводам…Тема кажется мне фундаментально важной".Физик Джон Уиллер комментировал: "Возникает такоечувство, что мыслители Востока все это знали, и если бы только мы могли перевести их ответы на наш язык, мы имели бы ответынавсенашивопросы". Ответ, который более всего меня обрадовал, пришел от ВернераГейзенберга, писавшего: "Меня всегда восхищала близость древних ученийВостока и философских следствий современной квантовой теории".

Несколькими месяцами позже я навестил родителей в Инсбруке, ипоскольку я знал, что Гейзенберг жил в Мюнихе, всего вчасеезды, я написал ему с просьбой принять меня. Затем я позвонилему из Инсбрука, и он сказал, что будет рад меня видеть.11апреля 1972 года я приехал в Мюних, чтобы встретиться с человеком, который оказал решающее влияние на мою научную деятельность и философские занятия, с человеком, который считался одним из интеллектуальных гениев нашего века. Гейзенберг принялменя в своем кабинете в Институте Макса Планка. На нем был безупречныйкостюм; галстук был приколот булавкой в формебуквы?????символапостоянной Планка — фундаментальной константы квантовой физики. Я отмечал эти детали постепенно, сидя напротив него за столом во время нашейбеседы. Наибольшеевпечатлениепроизвели на меня его ясные серо-голубые глаза, взгляд которых указывал на глубину ума, сосредоточенность, сочувствиеи спокойную непредубежденность. В первый раз япочувствовал, что передо мной — один из великих мудрецов нашей культуры.

Я начал разговор, спросив, в какой степени он продолжает заниматься физикой. Он ответил, что осуществляет исследовательскую программу с группой коллег, что он приходит в институт каждыйденьисбольшиминтересомследит за исследованиями в области фундаментальнойфизики во всем мире. Когда я спросил, какие результаты он надеется получить, он вкратце описал цели своей исследовательской программы, носказал так же, что ему доставляет удовольствие нетолькодостижениецелей, но и сам процесс исследования. Я проникся ощущением того, чтоэтот человек следует своей дисциплине до полной самореализации.

Больше всегоменя удивило, что с первых минут нашей беседы ячувствовал себя совершенно легко. Гейзенберг ни на мгновениенедалмне почувствовать разницу нашего статуса; в нем не было ни следа позирования и самомнения. Мы заговорили о последних исследованиях в физикеэлементарныхчастиц, и к своему удивления я обнаружил, что возражаюГейзенбергу уже через несколько минут после начала разговора. Первоначальныечувстваблагоговения и почтения быстро уступили место интеллектуальному возбуждению хорошей дискуссии. Чувствовалось полноеравенство — два физика обсуждают идеи, которые наиболее интересуют их влюбимой науке.

Естественно, нашабеседа вскоре коснулась 20-х годов, и Гейзенберг рассказал мне много занимательных историй о том времени. Я понял, чтоон любит говорить о физике и вспоминать эти волнующие годы.

Например, он живо описал дискуссию между Эрвином Шредингером и НильсомБором, которая произошла, когда Шредингер приехал в 1926 году в Копенгаген, чтобы рассказать о волновой механике, в том числе о знаменитомуравнении его имени, в институте Бора. Шредингеровская волновая механика предполагала непрерывность и основывалась на известномматематическом аппарате, в то время как принадлежащая Бору интерпретация квантовой теории основывалась на гейзенберговской дискретной и весьманеортодоксальной матричной механике, включающей так называемые квантовыескачки.

Гейзенберг рассказывал, чтоБор пытался убедить Шредингера вдостоинствах дискретной интеграции в долгих спорах, частопродолжавшихсяцелымиднями. Водномиз этих споров Шредингер воскликнул сбольшой досадой: "Если действительно необходимо принимать во вниманиеэти проклятые квантовые скачки, я отказываюсь иметь какое-либо дело совсем этим!". Но Бор настаивал и ругался со Шредингером столь интенсивно, что тот в конце концов заболел."Хорошо помню, — продолжал Гейзенберг с улыбкой, — как бедный Шредингер лежал в постели в доме Бора, миссис Бор подавала ему тарелку супа, в то время как Нильс Бор сидел около его постели иговорил: "Но, Шредингер, выдолжныпризнать…"Рассказывая о событиях, приведших кформулированиюпринципанеопределенности, Гейзенберг упомянул интересную деталь, которую я невстречал в опубликованных воспоминаниях о том времени. Он сказал, чтововремя длительных философских бесед в начале 20-х годов, Нильс Борвысказал предположение, что они достигли предела человеческого понимания в мире малых величин. Может быть, предположил Бор, физики никогдане смогут найти точные формулы для описания атомныхявлений. Гейзенбергдобавил, с мимолетной улыбкой и ускользающим взглядом, что длянего было большим личным триумфом опровергнуть Бора в этом отношении.