Александр Шевцов (Андреев, Саныч, Скоморох) - Самопознание и Субъективная психология

Начало XIX века было для русской психологии временем мифологическим, когда, как в первые дни творения, заложились Основы и Начала всего, что мы имеем сейчас. В том числе и платоническое направление, оно же — психология самопознания.

Честно признаюсь, я даже не знаю, было ли нечто подобное на Западе. Мне известно, что там писали о самопознании религиозные мыслители и философы, — например, Джон Месон в Англии и Фихте в Германии, — но было ли что-то подобное в психологии, неизвестно. Возможно, в таком виде, как это сделал в своих работах русский философ Карпов, психология самопознания состоялась только в России.

Василий Николаевич Карпов (1798–1867), как описывает его жизнь В. Зеньковский, "родился в семье священника в Воронежской губернии. По окончании Воронежской семинарии Карпов поступил в Киевскую Духовную Академию, окончив которую (в 1825 году) стал преподавателем сначала семинарии, а потом Академии. В1833 году он был приглашен в Петербургскую духовную академию, где занял кафедру Философии" (Зеньковский, т. 1, ч. 2, с. 112).

Главной и неоценимой заслугой Карпова был первый полный перевод сочинений Платона. Он перевел все диалоги, кроме «Государства», переведенного уже В. Оболенским.

Главным же трудом было "Введение в философию", изданное в 1840 году.

Эту книгу много хвалили, кривя рты, историки философии и много ругали. И еще больше Карпова, подобно Радищеву, замалчивали и искажали собратья по науке. Чем-то она сильно не устраивала и литературных критиков, начиная с Белинского, и философов. Чем?

Ну, революционного демократа и всеобщего оплевывателя Белинского, который умудрился обгадить все, даже то, в чем не разбирался, не устраивала она, я думаю, в первую очередь, тем, что сам Карпов был преподавателем Духовной Академии. Белинский религию не любил и, если помните, так высказывался о Христе, что Достоевский его за это ненавидел лютой ненавистью до конца жизни. И тем не менее, если вчитаться в отзыв Белинского о Карпове, видно, что он вынужден его и похвалить. Эта скупая, можно сказать, насильно вырванная у врага похвала, значит больше, чем восторженные восклицания. Вот как пересказывает мнение Белинского Шпет:

"Белинский был прав, давая пренебрежительный отзыв о Надеждине, но снисходительный о книге Карпова. Прав он был и в своем недоумении насчет ценности психологизма Карпова: Карпов, действительно, "стеснил философию" и "вместо живого духа ее, получил мертвую психологию". Отгадал Белинский и тайный источник этого психологизма: "метафизическое (в смысле автора), — констатирует он, — снова приводит нас к психологии и снова разлучает нас с истинною философиею "".

Как вы заметили, и сам Густав Шпет, который посвящает Карпову довольно много внимания в "Очерках развития русской философии", согласен с пренебрежением Белинского. Он тоже «снисходит» к Карпову и его тяге к психологии, при этом изрядно ругая. Чтобы облегчить понимание Шпета, когда вы будете читать у него о Карпове, я, пожалуй, выскажу одно предположение.

Ученик Челпанова, Густав Густавович Шпет, поляк по происхождению, считался одним из сильнейших русских философов и, главное, методологов науки начала XX века. При этом вполне оправдано мнение, что он начал развивать идеи, близкие к Феноменологии Эдмунда Гуссерля, вполне независимо от того и чуть ли не раньше. Точно я этого не знаю, но на основной его феноменологической книге "Явление и смысл" 1914 года издания стоит сердечное посвящение господину профессору Гуссерлю.

Значит, он точно гордился своими феноменологическими успехами и, возможно, гордился тем, что был открывателем этого направления в русской философии.

Однако у Зеньковского, который вообще-то в своей "Истории русской философии" следует во многом за Шпетом, есть один намек:

"Карпов свободен от крайностей эмпирического метода. "Психология должна начинать свое поприще исследованием человеческого бытия, а не деятельности", утверждает Карпов. Он в несколько наивном энтузиазме уверен, что "беспристрастное исследование человеческой природы " достаточно, чтобы освободить наш ум от заблуждений, связать мысль с положениями веры, — так как человек находит в себе живое отношение не только к миру внешнему, но и к миру высшему.

Эту часть психологии Карпов называет феноменологией — и здесь он устанавливает ряд интересных различений, иногда напоминающих анализы Гуссерля".

Шпет почему-то не заметил феноменологии Карпова. И вовсе не потому, что она была скрыта в его психологии, недоступной пониманию философа. Сам Шпет писал о психологии и вполне может считаться психологом. К примеру, его "Введение в этническую психологию" писалось им, чтобы дать образец строгости методологических обоснований науки. А в "Один путь психологии и куда он ведет" Шпет вообще пытался выстроить нау-коучение психологии. Он даже начинает ее с рассуждений, близких рассуждениям Карпова, когда тот рассуждает о том, какой должна быть психология.

Тем не менее, Шпет как-то криво, однобоко видит всего Карпова. И я даже подозреваю, что он недобросовестен или ревнует.

Впрочем, надо это честно признать, Шпет в основном ратует за чистоту философии, возмущаясь тем, что Карпову было дело до государства, правления, народа. Основные претензии к Карпову скрываются у Шпета вот за этими словами:

"Говоря строго, у нас не было православной философской школы, а есть только свой стиль- плохой стиль, но стиль и свой- духовно-академического философствования: при всем добросовестном, почти физическом, можно сказать, воловьем трудолюбии, стиль ленивой туго дающейся мысли, сопровождающейся какою-то недоговоренностью, каким-то "себе на уме", которое как будто ждет доверия к своей глубине и тонкости, но не внушает, однако, его — нет его, и откуда ему взяться, из чего зародиться, на что опереться?.." (Шпет. Очерк, с. 175).

Вердикт, иначе не скажешь. Приговор. И не только суровый, но и обоюдоострый. Ведь закончить такими словами рассказ о другом философе, — это значит присвоить лично себе все черты описанного философского великолепия. Не слабо себя ценил Густав Шпет!

Кстати, и Александр Введенский умудрился походя подписаться под коллективным прошением сообщества философов умертвить Карпова и не открывать его трудов.

Без указания источника, очевидно, словца лишь красного ради, он помещает в своей речи "Судьбы философии в России", произнесенной на первом публичном заседании философского общества при Петербургском Университете в 1898 году вот такой анекдот про прежнее житье:

"А как отзывались все эти неблагоприятные условия на учащихся в духовных академиях? Трудно поверить, что академические студенты были доведены до того, что предпочитали профессоров, которые неясно излагают свой предмет.