Дорис Лессинг - Шикаста

Родители трудно сходились с людьми. Пережитое обособляло их, отделяло от соседей, из которых война выжала все соки, но которые хотя бы избежали лагеря. В разговорах родителей лагерная тема затрагивалась редко, но то, что ему довелось услышать, прочно оседало в его мозгу альтернативной реальностью. Что общего у двух бедных, но теплых и уютных комнаток с кошмаром, о котором вспоминали родители? Иногда в этом возрасте распухшее от простуды горло на всю жизнь оставляет шрамы в детской психике, прочно противопоставляет детей родителям.

Мальчик смотрел на родителей с ужасом. Может ли быть такое?

Здесь сошлюсь на реакцию индивида третьего (см. соответствующее место моего доклада). Долгие годы он провел в наблюдениях за жизнью окружающих, задаваясь подобным вопросом, означавшим удивление: как люди мирятся с таким? Иначе: как человеческие существа могут обходиться друг с другом подобным образом?

В случае индивида шестого эта реакция гораздо шире, чем в случае индивида третьего, который видел свою и соседние улицы, расширял наблюдение на город, с трудностями аппроксимировал результаты на Северо-Западные Окраины, оставляя в стороне Основной Материк и весь мир. Годы потребовались, чтобы расширить границы наблюдений.

Но индивид шестой идентичен войне, он с нею слился, чувствовал себя ею, и война эта была процессом глобальным, запечатлевшись в его восприятии жизни взаимосвязанной либо хаотичной системой взаимоперекрывающихся процессов.

С момента, когда он начал мыслить самостоятельно, развитие событий представлялось ему иначе, чем предыдущему поколению. Для него не было понятия «виновная страна», не было для него проигравших и победивших наций. Одна нация не может полностью отвечать за то, что она творит, ибо существует не в вакууме, зависит от других и взаимодействует с ними. Географическая зона, обозначенная на карте словом «Германия», ставшим ругательством, не может отвечать за массовые убийства и жестокости, которые она совершила. Одного дня в библиотеке хватило, чтобы понять, что у Второй мировой войны причин множество, что понятие «Вторая мировая война» объединяет все страны Северо-Западных Окраин и вытекает из понятия «Первая мировая война». Почему эти историки рассматривают явления, вырвав их из контекста? Они что, дурачки? Детишки малые? Может, идиоты? Или же сами понятия не имеют, кто они такие?

Избрав стиль жизни, пятнадцатилетний парень обременил не только себя. Родители переживали куда больше. Своей комнаты у него не было. Его раскладушка находилась на кухне. К ней прилагалось одно тонкое, до дыр протертре, засаленное, еще лагерное одеяло. Парень регулярно брил голову. Наложил на себя епитимью: раз в неделю принимал пищу по лагерному рецепту. Горячая помойного вида вода с картофельными очистками, объедки. Готовил ее сам, ел, как священнодействовал. Родители поневоле питались скромно, лагерь навсегда испортил им желудки. Он читал родителям отрывки из биографий, отчеты об условиях в лагерях, материалы переговоров или упоминания о несостоявшихся переговорах, которые вели к войне или могли войну предотвратить. И всегда подчеркивал многопричинность, всегда заключал выводами. Если бы такая-то или такая-то страна предприняла то-то и то-то, то… Если бы послушали того-то и того-то…

Для бедных родителей это оказалось возвращением кошмара, от которого они спаслись такой ценой! Они нашли себе скромное убежище, где чувствовали себя в безопасности, потому что зло — свойство иного места, иного мира, по крайней мере, иной страны, зло удерживается временем в прошлом, спрятано в историю, в которую можно не заглядывать. Ужас может вернуться, но он тоже отгорожен временем, он в будущем, благодарение Господу. А когда он вновь настанет, они, если повезет, уже спрячутся в другую безопасность, в безопасность смерти. И вот это убежище взломано! И не историей, не будущим, а единственным их сокровищем, вынесенным из бессмысленной бойни!

Отец умолял сына проповедовать где-нибудь в другом месте.

— Но ведь это правда! — настаивал юнец.

— Да, да… нет… не знаю, мне все равно, ради Бога!

— Тебе все равно?

— Мать…ради матери, ты не представляешь, что она перенесла…

Парень добавил к своему режиму ношение лагерных лохмотьев. По графику, по определенным дням. Стены кухни покрывали фотоснимки лагерей смерти, рабочих лагерей, концентрационных лагерей, к которым добавились иные свидетельства жестокого обращения людей с себе подобными. Кухня, в конце концов, была единственным доступным ему помещением, бедным родителям приходилось с этим мириться.

Он молча сидел за столом, родители спешно и молча заглатывали пищу. Молчание их было молитвой, чтобы сын не завел снова — но он не выдерживал, затягивал продолжение своей бесконечной литании: перечни фактов, перечни комментариев, убийства в лагерях, убийства на фронтах, убийства мирных жителей, убийства и пытки в коммунистических странах, убийства и пытки в некоммунистических странах, убийства и пытки во всех странах…

(См. «Историю Шикасты» т. 3011, «Век Идеологий». Раздел «Автопортрет наций. Географические области или временные объединения народов с целью обороны или агрессии — образования, считающие себя лучшими, более цивилизованными и благородными, нежели их противники, для стороннего же наблюдателя никакой разницы не представляющие». Также т. 3010. «Психология массы. Механизмы самозащиты».)

Созвучия с национальными мифами парень не ощущал и не мог понять, что в них находят другие, полагал, что они притворяются. Он принадлежал к поколению, к части поколения, рассматривающей газеты как инструменты распространения лжи и только лжи, автоматически переводящей содержание теленовостей или документального фильма в вероятный вариант правдивой версии; как иные верующие постоянно напоминают себе о кознях Диавола, эти люди напоминают себе и всем окружающим о том, что никакой нации не доступно истинное освещение событий, что правда, если и добирается до сознания людей, то лишь окольными путями и с большим опозданием.

Все это так, все это верно, все это шаг вперед, к свободе от миазмов Шикасты.

Но для него не было пользы в этом, ибо не было в нем доброты.

К родителям он становился все более нетерпим. Мать, обычная женщина средних лет, казалась себе старухой с больным сердцем. У нее уже случился сердечный приступ. Отец уговаривал, убеждал, даже умолял.

Но ангел-мститель, вооруженный своей правотой, буравил родителей неверящими глазами: как же так? Неужели вы такие?

Наконец отец заявил сыну, что если он не может обращаться с матерью подобающим образом… «Да! И со мной тоже! И со мной!»… то лучше ему покинуть дом.