А Лукьянов - Немецкая классическая философия религии

Тем временем прусская дипломатия делала своё дело. Баварского короля Людвига уломали, труднее обстояли дела с кронпринцем Максимилианом, учеником Шеллинга, который в то время жил в Афинах и молил своего учителя не покидать Баварии.

В конце концов Шеллинг решился "пойти на жертву". Для начала нашли компромисс - годовой отпуск. Начались приготовления к переезду.

В обществе прибытия "целителя немецкого духа" ожидали с едва ли меньшим напряжением, чем король и его министры. Только здесь мнения о его "чудотворной силе" весьма расходились. Однако поначалу голоса недоброжелателей исчислялись лишь считанными единицами. Противников Шеллинга всё же сдерживала магия его имени.

От факельного шествия, предложенного ему студентами, Шеллинг наотрез отказался. Но присутствовал на торжественном обеде в Одеуме, данном в его честь. Здесь, отвечая на приветствие министра, объявил об открытой войне гегельянцам. Прошу прощения за выражение, - сказал он, - но именно они завели философию в тупик; однако я надеюсь, что спор будет чисто научным (Ibid. - S. 481).

6.4. Берлинские лекции по философии откровения (общий взгляд)

Первая лекция, назначенная на 15 ноября 1841 года с 5 до 6 часов вечера, стала событием, которого Берлин не помнил со времён докладов А. Гумбольдта о космосе; как и тогда, передние скамьи в плотно заполненной аудитории № 6 занимали преимущественно профессора и тайные советники, генералы и деятели искусства (Ibid. - S. 481). Слушателями лекций были С. Кьеркегор, М. Бакунин, Ф. Энгельс, Савиньи, Ал. фон Гумбольдт, А. Цешковский, Ф. Лассаль, В. Одоевсский, Л. Ранке, Я. Бурхардт, А. Тренделенбург и многие другие. С появлением Шеллинга на кафедре философский дух, который, как казалось тогда многим, уже угас, вдруг снова, подобно Фениксу, возродился в данный момент своею полной мощью. Философия, как и тридцать лет назад, когда звучала ещё вдохновенная речь Фихте, вновь собрала огромную и достаточно пёструю аудиторию. Молодой Ф. Энгельс, присутствовавший на этих лекциях Шеллинга по "Философии откровения", описывал собравшуюся публику в следующих словах: "Во главе - университетская знать, корифеи науки, мужи, каждый из которых создал своё особое направление, им отведены ближайшие места около кафедры, а за ними, в пёстром беспорядке, как пришлось, сидят представители всех общественных поколений, наций и вероисповеданий. Среди никогда не унывающей молодёжи вдруг видишь седобородого штатного офицера, а рядом с ним в совершенно непринужденной позе вольноопределяющегося, который в другом обществе из-за почтения к высокому начальству не знал бы, куда деваться. Старые доктора и лица духовного звания, чьи матрикулы могли бы вскоре праздновать свой юбилей, чувствуют, как в их головах начинает бродить старый студенческий дух, и они снова идут на лекции. Евреи и мусульмане хотят увидеть, чтo это за вещь христианское откровение; повсюду слышен смешанный гул немецкой, французской, английской, венгерской, польской, русской, новогреческой и турецкой речи, но вот раздаётся звонок, призывающий к тишине, и Шеллинг всходит на кафедру" (Schelling F.W.J. Philosophie der Offenbarung. - S. 536).

Уже в своих первых словах он напомнил присутствующим, что философия всегда была для него "гением-хранителем" жизни и что теперь он "обязан быть с нею там, где разрешается её высшая задача" (Цит. по кн.: Фишер К. Указ. соч. - С. 259). Таков главный мотив, приведший его сюда (См.: Там же).

Сегодня, когда не только философия, но и культура, дух, нравственность находятся в состоянии глубочайшего кризиса, необходимо осознать эту мысль в её полном объеме и содержании. Некоторые ждут в настоящее время от философии разрешения всех жизненно важных вопросов, но почти никому не приходит в голову оказать решительную поддержку прежде всего самой философии, укрепляя её способность к самозащите перед лицом таких опасных искушений нашего века, как капитуляция перед прагматизмом и убогим сциентизмом.

Но самый главный рубеж борьбы за философию проходит всё же через человека, через человеческую любовь и откровение человеческой души, через бездну человеческую, человеческую бездонность, как сказал бы Ф.М. Достоевский. Другими словами, не столько человека мы должны открывать в философии (об этом уже много написано), а сколько самою философию как бы заново стремиться приоткрывать в человеке, независимо от его профессии, общественного положения и рода деятельности. Ведь существуют чисто человеческие притягательные силы, побуждающие нас к служению философии и влияющие на нас неотразимо, помимо крепнущего желания быть всегда с нею. Эти силы сегодня стали несколько другими, но нам хотелось бы полностью привести слова Шеллинга: "Король, которому мне хотя и пришлось служить непродолжительное время, и которого прославленный трон приподнимает не выше, чем он возвысился качествами своего сердца и духа, и которого я чтил ещё до того, как его украсил державный пурпур; страна и народ, чью нравственную и политическую силу с детства привык чтить каждый истинный немец ... город, который зовётся первым, когда речь заходит о месте пребывания науки и остающемся всегда прогрессивным образовании в Германии ... затем этот круг мужей науки, являющихся приятнейшим украшением данного города ... наконец, молодёжь, о которой известно, что она привыкла следовать зову науки, что она, если и поставила перед собой достойную цель, не убоится трудностей, а там, где ею обнаружены следы настоящей науки, с радостью встанет на этот путь, опережая самого учителя - всё это составляет, господа, притягательную силу огромной, почти неодолимой мощи" (Schelling F.W.J. Philosophie der Offenbarung. - S. 91-92).

В соответствии с естественным порядком вещей развивать философию должен был бы юноша, но не тот, кто беззаветно может позабыть о своём собственном существовании, презирая при этом эмпирическое существование других и последовательно пользуясь им только как средством для осуществления своих идеалов (именно таким образом поступал Фихте), а, скорее, тот, кто осознаёт, что его усилия ничего не значат без других людей, и, главным образом, без их расположения и усердия, которое они готовы при этом проявить". Действительно, нам не тому хочется помочь, кто мечет спекулятивные громы и молнии, а тому, кто более всех понимает, что "его умственные усилия ни к чему существенному не привели, и кто не претендует ни на какое иное оружие, кроме истины, кто не желает для себя никакого другого права, как только права на свободное исследование и беспрепятственное сообщение об исследованном, кто проникается ответственностью за каждое высказанное слово и готов проявить любезность ко всякому, в ком теплится жизненный дух, устремляющийся к истине и свободе". Именно об этом и говорил Шеллинг в своей вступительной лекции.