Ганс Гадамер - Хайдеггер и греки

Многие из слов-понятий, в которых выражает себя философская тради-ция, несмотря на их греческое происхождение, передавались в латинском переводе. Это, в свою очередь, потребовало нового значительного шага, который сделал Кант. Он был первым, кто сумел создать значительное систематическое произведение, уже не на средневековой латыни, а на немецком языке, что открыло новую эпоху. Значимость сделанного ощу-щается ососбенно у Гегеля, который при всей искусственности своего понятийного языка и способа мышления был наделен языковым даром редкой силы. Такой же силой обладает разве лишь Хайдеггер, и не только из-за общего им обоим швабского обертона. Именно этот дар дает Гегелю, как и Хайдеггеру, удивительную силу, проявляющуюся в продуцировании понятий.

Я напомню об известном построении гегелевской логики. Во второй части обсуждается учение о сущности. Тут нужно быть очень внимательным, чтобы заметить, что сущность (das Wesen) - это не просто "Essentia", - латинский перевод слова "Ousia". Этому учит нас и первое начало гегелев-ской логики, ибо тут и появляется новое. - Гегель был первым, кто для решения метафизического вопроса о бытии привлек к рассмотрению учения досократиков и начал анализ мышления с бытия, ничто и становления. Уже это указывает на собственный смысл "сущности". Сущность - темпораль-ная категория. Теперь мы ведем речь не только о разложении или разру-шении сущности (das Verwesen), но также и о при-сущности, или присут-ствии сущности (Anwesen), и о том, что нечто является лишенным сущно-сти, не-сущностью (das Unwesen). Таким образом, словом "сущность", как и всеми от него производными, всегда выражается присутствие, которое все пронизывает (die Anwesenheit), - почти незаметное нечто: "Тут - нечто присутствующее" ("Da ist etwas da").

В работах, посвящанных интерпретации философии Гегеля, Хайдеггер вел борьбу с традицией метафизики. Хайдеггер всегда сводил Гегеля к представляемой им метафизической традиции. И поэтому он, выступая против Гегеля, порой не слышал, - как я полагаю, - самого Гегеля.

Чтобы пояснить свою мысль, я уточню, что речь идет вовсе не только о силе немецкого языка или о том, что лишь благодаря ей можно найти путь к греческому. Ведь для тех, кто приходит к нам из других культурных и языковых миров, чтобы вместе с нами заниматься философией, дело обстоит подобным же образом. Они сами должны уловить послание Хайдеггера. Недостаточно вглядываться в Канта, Гегеля или Хайдеггера, как это делали мы; недостаточно видеть их такими, какими они сами себя представляли. Речь не идет и о том, чтобы повторять хайдеггеровский язык. Хайдеггер всегда возражал против того со всей решительностью. С самого начала он полностью отдавал себя отчет в опасностях такого повторения, называя сущность философских высказываний лишь "формальным уведомлением". Тем самым он хотел подчеркнуть: самое большее, что под силу мышлению, - это указать направление. Но ведь никто, кроме нас самих, не откроет нам глаза. И лишь потом будет найден язык, который выразит то, что мы "видим".

Сам Хайдеггер был воодушевлен возвратом к греческому языку и даже как-то, в присущей ему провоцирующей манере, назвал греческий и немецкий единственными языками, на которых только и сподручно фило-софствовать. При этом он имел в виду огромную, в принципе, задачу - в процессе философствования по возможности вернуться от латинизирован-ных греческих понятий к их изначальному виду. И это вовсе не мелочь. Один пример. В греческом языке нет понятия, соответствующего понятию воля, "Voluntas". На греческом можно было бы в таком случае употребить слово "boulestki" или какое-нибудь подобное, а это придает полю значений совершенно иной диапазон, чем при употреблении "Voluntas" и "Wille". Здесь (в исходно греческом диапазоне значений) заключено и "boule" , т.е. "совет", советоваться, совещаться, собираться и составлять представление о том, что же было бы наилучшим, достойным исполнения. И к чему уже потом испытывают "ведение". В моем распоряжении есть письмо Хайдегге-ра, в котором он говорит как раз о дьявольском "коварстве воли". В воле заключена целостность энергии, обеспечивающая движение вперед, - она и сделала нас великими; но тут же скрывается и указание на границы, в рамках которых мы призваны заботиться о равновесии с другими силами человеческой жизни. Когда я гляжу на то общее, что заключено в теории, - в чистом вглядывании, - и в практике, в практической жизни, - тогда я со своей стороны отваживаюсь обратиться к дарованной языком силе слова. Я имею в виду слово "бдение" (die Wachsamkeit). Бдение, конечно, действенно только там, где мы добиваемся чистого прозрения теории. Но столь же действенно и бдение, с помощью которого мы стремимся обнаружить добро, - добро, которое всегда должно быть лучшим и наилучшим. Это бдение Аристотель назвал "Phronesis". Несомненно, теория и практика в таком исходном диапазоне использования языка греками - нечто совершенно иное, чем в случае современной дискуссии об отношении теории и практики, дискуссии, в которой "практика" сводится только к применению теоретического знания.

Мне вспомнился сейчас прощальный пикник, который в 1923 г. молодой Хайдеггер устроил для своих фрайбургских учеников - перед отъездом в Марбург. Это было в Шварцвальде, вокруг полыхающего костра. Он восседал верхом на ведерке для угля и произносил прощальную речь, которая начиналась словами: "Бодрствующее бытие в огне ночи. Грекам..." До сих пор я как бы слышу эти его слова; вспоминаю и продолжение: речь шла об огне и свечении, о свете и тьме, и призвании людей балансировать между нисхождением бытия (Entbergung des Seins) и его потерей (Entzug). Это был явно греческий исток хайдеггеровской речи, речи, движимой самой его молодостью. Что такое бодрствующее, бдящее бытие (das Wachsein)? в "Метафизике" Аристотель, описывая божественное, высшее бытие, наделяет его постоянным бдением, или бодрствованием, и присутствием в настоящем (Gegenwartigkeit) - в этом специфика божественного. Всем нам известны последние параграфы гегелевской Энциклопедии, где Гегель цитирует данный фрагмент из аристотелевской Метафизики для того, чтобы пока-зать, что такое "дух". Конечно, "дух" - не греческое слово. Но это как раз пример того, как мы учимся думать, используя язык греков. Так, Хайдеггер учил нас видеть, что бытием божественного является "подвижность" (die Bewegtheit). "Подвижность" - не движение. Противоположен ей не покой. Подвижность - бытие движущегося. Когда Платон в "Софисте" (а также и в других местах) описывает исключающую противоположенность Stasis и Kinesis, покоя и движения, то в итоге обнаруживается совершенно иное понимание бытия, а именно то, что бытие представляет собой внутреннее переплетение обоих состояний. Гений Аристотеля нашел для обозначения этого греческое слово. В своей физике он выбрал в качестве темы сущее в его подвижности и поставил вопрос о бытии такого сущего, для чего нашел в высшей степени меткое выражение "Energeia", дословно: