Николай Лосский - Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция

Признавая пространственную многоликость предмета, естественно всё же одну из его форм и величин выделять как основную, а другие считать производными, перспективными: основная пространственная форма и величина предмета – та, которая принадлежит ему в отношении к окружающей, давящей на него среде: форма поверхности серебряной монеты в отношении к давящей на него атмосфере – круглая а в отношении к дверце шкафа, на которую она отражает лучи света (или в отношении к моему глазу), она – эллиптическая; круглая форма – основная, эллиптическая – производная, перспективная.

Основная форма и величина предмета таж же не абсолютна: она существует не иначе как в отношении к давящей на предают, окружающей его среде. Если мы выделяем её из всех форм и величин предмета как основную, это оправдывается тем, что она обусловлена наиболее непосредственным динамическим взаимодействием предмета и среды, из знания о ней вытекают наиболее важные следствия, наиболее ценные и теоретически, и практически.

Утверждение транссубъективности всех пространственных ликов предмета на первых порах трудно понять: они кажутся несовместимыми в одном и том же пространстве. Это затруднение возникает вследствие недоразумения, именно в том случае, если мы воображаем, будто учение о реальности всех перспективных форм есть утверждение пребывания их в объёме предмета так, как если бы все эти формы были основные, т. е. находились в системе предмета и давящей на него среды; между тем в действительности данная перспективная форма существует в иной системе, именно в системе предмета и вещи, удаленной от него (напр. тела наблюдателя). Стоит обратить на это внимание, и трудность исчезает, однако при этом не следует впасть в другое заблуждение именно обездушить предмет и лишить его самостоятельности, приняв его за пучок транссубъективных призраков, как это делает Б. Рессель утверждающий, что вещь есть «класс её перспектив». Учение, отстаиваемое мною, имеет резко иной характер: вещь, напр. серебряная монета есть совокупность динамических проявлений группы субстанциальных деятелей; кроме перспектив и основного чувственного содержания, в вещи есть единство творчески активных субстанциальных деятелей.

Тем не менее даже и основная пространственная форма принадлежит вещи не иначе как в актах производимого ею отталкивания давящей на неё среды; следовательно, пространственная форма существует не иначе как в отношениях друг к другу действований субстанциальных деятелей. Отсюда следует, что мир, как целое, не имеет никакой пространственной формы, хотя некоторые части мира в отношении друг к другу пространственны: в самом деле, мир, как целое, не имеет ничего вне себя, в отношении к чему он мог бы производить отталкивания оформленные пространственно [CCXVI].

Отсюда, между прочим, следует, что незачем ломать голову над вопросом, конечен ли бесконечен мир в пространстве: этот вопрос не смысла, он начисто отпадает, потому что мир, как целое, совсем не имеет пространственной формы и не находится в пространстве.

Зрительно данное пространство не гомогенно, если иметь в виду перспективные формы предметов в их большем или меньшем удалении друг от друга; поскольку же мы имеем в виду основные формы их данные в осязательном опыте, оно есть гомогенное евклидовское пространство. Пространство зрительного опыта и пространство осязательного опыта суть не две различные формы, а одно и то же евклидовское пространство, содержащее в себе на основе гомогенности перспективныеи т. п. негомогенности [CCXVII].

Если бы на основе зрительного и кинестетического * опыта, а такжетеорий, вроде теории Эйнштейна, пришлось прийти к убеждению, что движения в природе осуществляются не иначе как по кривым линиям, из этого ещё не следовало бы, что сама пространственная форма крива.

Пространство, представленное в отвлечении от всех содержаний, как чистая форма, служит основанием для мысленного прослеживания (посредством интеллектуальной интуиции) такого строения его и таких отношений, в силу которых каждые две точки в нём соединены идеальною прямою линиею.

Если бы реально полет по этой прямой линии был невозможен, то этот эмпирический факт означал бы только, что силы субстанциальных деятелей проявляющиеся в пространстве, обусловливают кривизну линии полета, но вовсе не обязывал бы нас мыслить само пространство кривым. Перенос кривизны на саму пространственную форму так же не правомерен, как в случае наблюдения движения на поверхности стального шара от точки А к точке В по кратчайшей линии, кривизна этого движения не лишает нас права утверждать, что существует ещё более краткая идеальная линия соединяющая точки А и В, именно евклидовская прямая, но реально продвинуться по ней невозможно вследствие сопротивления стальной поверхности. Отношение между строением пространственной формы и строением реализующихся согласно ей содержаний такое же, как, напр. в случае числовой формы и исчисляемых предметов. Критикуя в своей «Логике» эмпиризм Милля, я давно уже высказывал следующее соображение; можно «допустить, что в каких-либо своеобразных условиях два и один камешка, зерна и т. п. при сближении их дают четыре камешка, четырезерна и т. п. Но это означало бы лишь, что сами эти вещи при манипуляциях с ними раскалываются, размножаются, рождаются и т. п., так что. закон 2+1 = 3, обусловливаемый идеальною числовою формою, остаётся незыблемым, и, производя реальную операцию приближения вещей друг к другу мы имеем дело вначале с 2+1, а в конце с 2+1+1» [CCXVIII].

Возражение, что нечувственное, представление пространства и мыслимое строение его отличны от чувственно наглядного пространства несостоятельно: нечувственная наглядная форма пространства извлечена, абстрагирована субъектом из чувственного опыта, который, как уже сказано, никогда не бывает чисто чувственным, всегда представляет собою сочетание чувственного и нечувственного восприятия.

Нечувственный характер восприятия пространства можно предположить уже потому, что оно осуществляется в связи, по крайней мере с четырьмя чувственными сферами – зрительною, осязательною, кинестетическою и органическою. Это предположение превращается в уверенность, если отдать себе отчёт в том, что чувственные данные суть отдельности, усматриваемые по поводу раздражений органа чувств а пространственная форма, усматриваемая в связи с этими отделъностями, далеко выходит за пределы их, она всегда представляется, как форма данной отдельности (напр., голубого пятна), занимая определенное место в объёмлющей его целости пространства [CCXIX].

Эта целость, данная во всей полноте в предсознании, осознается и опознается в дифференцированной форме в связи с чувственными данными по мере расширения опыта, весьма постепенно, однако всегда так, что опознанные аспекты целости пространства не могут быть поняты из одних только обрывков чувственного опыта. Задача интуитивизма построить в будущем теорию восприятия пространства, в которой было бы учтено значение чувственного опыта, напр. значение кинестетических ощущений для дифференцированного опознания структуры пространства, и которая тем не менее не была бы ни старым эмпиризмом, ни нативизмом [13].