Николай Лосский - Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция

И в самом деле, интенциональные психические акты, жесты, интонации и произносимые звуки находятся в органическом взаимопроникновении с выраженными ими объективными смыслами, и потому неудивительно что возможны существа, способные схватывать это органическое целое не останавливаясь на одной лишь грубо чувственной стороне речи.

Каждый из нас может наблюдать в зачатки этой способности даже и беседе на родном языке: недостатки дикции, индивидуальные особенности произношения, двусмысленности и многосмысленности некоторых высказываний не мешают понимать речь, поскольку мы вживаемся в чужое целое речи и чутко прослеживаем его. Поскольку мы, люди принадлежим, вследствие своей эгоистической сосредоточенности на себе, к царству психоматериального бытия с его распадами и обеднением кругозора сознания и опознания, мы выхватываем из чужой речи грубо чувственную сторону её, задевающую наше тело (ухо, глаз) и несовершенно постигаем смысл её. От. С. Булгаков в своей замечательной статье «Was ist das Wort?», содержащей в себе введение в его философию языка, говорит, что непонимание чужих языков есть результат греховного распада человечества и появления «болезненной чувствительности к индивидуальным особенностям звуковой речи»; этот недостаток проникновения в объективный смысл он называет «психологизмом», поясняя, что «человеческая гордость есть психологизм» [CCXLVIII]. не только отдельные лица, но и целые народы значительно отличаются друг от друга степенью замкнутости в себе: некоторые народы, встречаясь с иностранцем, плохо говорящим на их языке, перестают понимать собеседника при малейших недостатках произношения; другие, наоборот, не обманываются даже и грубыми искажениями, интуитивно улавливая мысль собеседника.

Последняя задача защиты интуитивистической теории восприятия чужой душевной жизни состоит в том, чтобы показать, что другиетеории несостоятельны. В современной литературе это разрушение теорий произведено уже с такою полнотою, что мне остаётся только вкратце перечислить главные результаты этой работы. В статье Т. Липпса «Das Wissen von fremden Ichen» [CCXLIX]подвергнута решительной критикетеория умозаключения по аналогии, а в статье М. Шелера «Uber den Grand zur Annehme der Existenz des Fremden Ich» [CCL]не менее решительно подорвана и теория чувствования Липпса. В статье Шелера проблема знания о чужом я решена вполне в духе интуитивизма; однако Шелер всё же не ставит во главе своего исследования определенного учения о составе сознания, отношении субъективной стороны знания к транссубъективной и т. п., вследствие чего в его статье, в общем весьма ценной и замечательной, есть некоторые неопределенности и недостатки, которые будут отмечены мною.

Теория умозаключения по аналогии несостоятельна, говорит Липпс прежде всего потому, что наблюдение чужих физических проявлений состоит в большинстве случаев из данных иного порядка, чем наблюдение наших собственных физических проявлении; так, физические проявления чужого гнева даны нам в виде зрительной картины, а собственного нашего гнева – в виде кинестетических (мускульно-осязательных) ощущений: ведь мы гневаемся не с зеркалом в руках.

Во-вторых, если даже и допустить, что наблюдаемые мною физические проявления сходны с известными мне моими проявлениями» то и отсюда, говорит Липпс, не получилось бы умозаключение по аналогии, дающее знать о чужой душевной жизни: отсюда возникло бы в случае, напр., наблюдения выразительных движений гнева, только представление о моём гневе, мысленно мною повторенном, а вовсе не о чужом гневе (там же, 700 сс., 707 сс.) [CCLI].

Наконец, если бы даже такие умозаключения по аналогии и были возможны, ссылка на них решила бы только психологическую проблему именно ответила бы на вопрос о происхождении нашего убеждения в существовании чужой душевной жизни, но она вовсе не дала бы гносеологического оправдания этого убеждения, не дала бы оснований считать его выражением строго доказанной истины [16], так как умозаключения по аналогии дают лишь более или менее вероятный, но вовсе не необходимый вывод.

На место теории умозаключений по аналогии Липпс поставил теорию вчувствования, весьма своеобразно объясняющую представление о чужих телах как одушевленных, исходя прежде всего из инстинкта подражания. Видя чужой зевок, говорит Липпс, мы испытываем влечение к такому же акту; при виде мимики гнева у нас является влечение к таким же выразительным движениям; «таким образом, в чужой мимике я воспринимаю самого себя, как собирающегося произвести ее» (там же, стр. 717); но эти выразительные движения суть момент подлинного гнева; «поэтому с тенденциею выражения аффекта связана тенденция не только представлять аффект, но и вновь переживать его» (там же, 719); «и вот теперь этот аффект «лежит» в воспринятой мною мимике, и притом лежит для меня в ней необходимо»; «благодаря влечению к подражанию мимике аффект связался с воспринятою мимикою, и притом не как нечто присоединенное, а как нечто непосредственно сопринадлежное с нею» (там же, 718). Липпс замечает, конечно, что таким образом он объяснил лишь врастание в чужую мимику тенденции к переживанию моего гнева, но ещё не убеждение в существовании чужого я как действительного, и потому задается вопросом, что такое это убеждение. По его мнению, это убеждение есть необъяснимый далее и ни на что более не сводимый факт веры (721, 722).

Теория Липпса весьма остроумна, но замечательно то, что она обладает всеми теми же недостатками, какие сам творец её нашёл в оспариваемой им теории умозаключения по аналогии. Без сомнения у нас есть влечение к подражанию. Но что это значит – подражать? – Это значит делать нечто подобное тому, что я наблюдаю в другом лице.

Допустим теперь вместе, с Липпсом, что непосредственного восприятия чужой жизни и чужих психических состояний нет и что, следовательно в восприятии чужого зевка и гнева мне дана извне только зрительная картина рта, темное отверстие которого все увеличивается, или зрительная картина краснеющего лица,, пространственные формы которого и отношение света и теней меняются (вследствие нахмурения бровей и сжимания челюстей), И вот, по Липпсу, этой зрительной картине я подражаю посредством своей мускульной деятельности, которая даёт мне… кинестетические, а вовсе не зрительные переживания. – Разве такой процесс можно было бы назвать подражанием? – Ведь это значило бы что подражанием называется деятельность, состоящая в том, что, заметив какое-либо В, я произвожу А, резко отличное от В, ничем по своему составу на него не похожее. То обстоятельство, что в результате моей мускульной деятельности появляется зрительная картина моего лица – такая же, как картина лица другого человека, ничуть не меняет дела: ведь о появлении этого оптического результата я ничего не знаю (согласно мнению самого Липпса, выраженному в его критике теории умозаключений по аналогии) и не имею к нему никакого влечения, скорее наоборот как только мне приходит в голову эта картина, я стыжусь её.