Кейс Ваайман - Духовность. Формы, принципы, подходы. Том I

Пр. Вас печалит, что у вас больше нет возможности любоваться зеленью…

Пт. Вот-вот. У меня есть сад, и садоводство — мое хобби. А теперь мне от этого нет никакого толку. И в прошлый год не было. Тогда я уже лежал здесь. Вон те цветы моя жена из сада принесла.

Пр. Вам давно уже не хватает красивых цветов.

Пт. Да, я давно тут лежу. Просто так вышло, что я ни с того, ни с сего внезапно упал на улице в обморок.

Пациент рассказывает, как у него обнаружили в мозгу опухоль и прооперировали. Но рак не исчез. Сначала он лежал в комнате с пятью другими пациентами. Но они слишком шумели, и ему было не с кем нормально поговорить.

Пр. Тут вам получше: вы можете спокойно обо всем думать. Никто вас не тревожит.

Пт. Да, вот эта комната — мой маленький мир. Но я все же снова ищу людей, с которыми я мог бы поболтать об этом.

Пр. Вам не хочется все время быть наедине со своими мыслями. У вас слишком много всего крутится в голове, и вам охота с кем-нибудь переговорить обо всем об этом.

Пт. Вот-вот. У меня то и дело появляются новые мысли!

Пр. Да, и иногда становится уже невмоготу.

Пт. Эх! Тогда они прямо распирают! Люди не понимают по-настоящему, какой драгоценный дар их здоровье. Они запускают его…

Пр. А здесь вы увидели, сколь драгоценным было ваше здоровье.

Пт. Да, и я еще думаю, что не должно быть войн и всего такого… В Северной Ирландии католики борются с протестантами, и (тихо) я не могу этого увязать с моим Богом. А Вьетнам… Маленькие дети, совершенно искалеченные, для них приходится находить приемных родителей.

Пр. Вы не можете понять, как Бог мирится со всем этим, да?

Пт. Не могу! Ну, зачем все эти войны: та первая война, потом вторая?..

Пр. Вы себя спрашиваете, зачем все это нужно Богу?

Пт. Вот-вот! А еще эти люди, что забрасывают друг друга бомбами — и потом превращаются в полных калек. И это-то образ Божий!

Пр. Вы спрашиваете себя: как я могу во всем этом признать Бога?

Пт. Эх! А потом я вижу крохотное семя и наверняка знаю, что из него вырастет прекрасный цветок. И это меня опять немножко примиряет со всеми этими вещами.

Пр. Вы сами видите: Бог допускает хорошее, но также и дурное.

Пт. (приподнявшись с подушки и вопрошающе вытянув руки) Да, но почему? Я… борюсь с Богом…

Пациент говорит, что «вообще ничего не может видеть» и что все это — весной. Он говорит также, что от его хобби ему теперь «нет никакого толку». Тупиковая ситуация, в которой только и есть светлого, что цветы, принесенные женой. Недостаток зрения утяжеляется его продолжительностью: «Да, я давно тут лежу». Физический «недостаток зрения» символически представляет и экзистенциальный «недостаток зрения»: смерть неизбежна. Люди делают его мучения еще более тяжкими: «Они ни на что не обращают внимания… Хлопают дверьми… Впрочем, знаете, это лишь внешняя сторона дела. Я не могу ни с кем из них говорить. Они так поверхностны». Никаких перспектив, тягостный ход времени, отсутствие общения. В этой ситуации он ищет возможности видеть и с кем-нибудь говорить. Что же из этого получается: мы не ценим нашего здоровья; мы разрушаем друг друга своим насилием и агрессивностью. И как это увязать с Богом? Теперь, когда он получил возможность выговориться, открывается перспектива: «я вижу крохотное семя и наверняка знаю, что из него вырастет прекрасный цветок. И это меня опять немножко примиряет со всеми этими вещами». Пространство, которое получил пациент, чтобы в нем высказаться и чтобы в нем «бороться с Богом», означает в то же самое время искорку надежды, промелькнувшую в образе крохотного семени. Эта искорка надежды столь сильна, что в дальнейшем разговоре, когда пациент находился в подавленном состоянии, он смог опять вернуться к этому образу крохотного семени.

Пр. Если я верно вас понял, когда мы говорили прошлый раз, вы мне рассказывали что-то о той надежде, которая продолжает жить в вас. Вы тогда сказали о семени и о прекрасном цветке, который из него вырастет.

Пт. О да! (встрепенувшись) Видите ли, так много крошечных семян, и все похожи одно на другое, а все-таки из них вырастают разные виды цветов. И у всех у них разная форма, разная окраска. Разве это не фантастично?!

Пр. Да, конечно. И для вас это — чудо. Вас это изумляет.

Пт. Да! Возьмите, к примеру, морозник. Вы знаете морозник?

Пр. Да.

Пт. Но я имею в виду садовый морозник.

Пр. Нет, его я не знаю, знаю только домашний, что растет в горшках.

Пт. (смеется с некоторой жалостью) Да, но в саду — совсем другое дело. Он цветет, даже когда идет снег. Посреди зимы. Смахнете снег, и вот он, пожалуйста! А подснежники и крокусы! Они уже все приготовились и, как только придет их время, выйдут наружу.

Пр. Цветы знают, когда и что им делать. Для вас же это чудо.

Пт. Да, эта сила, которая в них живет…

Пусть тот, кто умирает, позаботится об этом

В одной из парижских больниц психолог Мари де Хеннезель опекает неизлечимых больных в последние недели их жизни. Внимательно их выслушивая

и утешая их своим присутствием, она создает пространство не только для достойного прощания с жизнью, но и, в гораздо большей степени, для интенсификации жизни. В своей книге «Интимная смерть» они набрасывает портреты умирающих людей, в которых принимала участие, находясь рядом с ними [414] М. De Hennezel, De intieme dood. Levenslessen van stervenden, Haarlem, 19962 [англ. издание: М. de Hennezel, Intimate Death. How the Dying Teach us How to Live, New York, 1997]. . Один из самых впечатляющих портретов — это портрет Даниэль, молодой женщины, у которой была болезнь Шарко — поражение мышц, которое в последней стадии вызывает полный паралич. Даниэль, которая до своего заболевания преподавала физику, теперь способна лишь шевелить глазными веками и производить слабое давление указательным пальцем левой руки. У нее двое детей-подростков и — вопреки (или, скорей, благодаря) ее болезни — множество друзей. Ее сын смастерил небольшой рычаг, который прикрепил к ее компьютеру. С его помощью она может писать указательным пальцем левой руки и таким образом общаться. Она говорит «да», закрывая глаза, и «нет», открывая их.

Даниэль считает, что ее болезнь вызвана «вирусом», который, словно вор, прокрался в ее жизнь. Где-то в глубине души она сразу поняла, что вместе с этим «вирусом» в ее тело проникла смерть. «Я была единственной, кто догадывался, что произошло, понимаешь… Но высказать это вслух означало признать врага и дать ему право распоряжаться моей жизнью. Началась война с… неизвестным»* [415] 549 Ibid., 131. . Этим неизвестным был «вирус». Всеми оставшимися в ней силами она сопротивляется этому смертельному «вирусу», надеясь на исцеление: «Я хочу прожить этот тяжелый период своей жизни как можно более сознательно. Всем известно, что, когда перейдешь через пустыню, попадешь в Землю обетованную» [416] 950 Ibid., 152. .