Жиль Делез - Логика смысла (Вторая половина)

______________

7О слове "Poord'jeli", его первом аспекте или первой серии, которую оно подчиняет, см. С-Леклер, Цит. соч., pp.112–115. О втором аспекте или второй серии см. pp.151–153. Леклер справедливо настаивает на необходимости прежде всего рассмотреть первый аспект сам по себе, не обсуждая пока смысл, возникающий только со вторым аспектом. В связи с этим он напоминает о важном правиле Лакана, согласно которому не следует спешить с исключением нонсенса из смеси серий, которые преждевременно хотели бы быть значимыми. Более того, различения, которые следует сделать, принадлежат разным областям: не только между поверхностными сериями сексуальности, но и между серией поверхности и последовательностью глубины. Например, фонемы, привязанные к эрогенным зонам, и сложные слова, привязанные к их координации, могут быть спутаны, соответственно, с буквенными значимостями расчлененного слова и с тоническими значимостями шизофренического слова-"глыбы" (буквы-органы и неартикулируемое слово). Однако, здесь имеется лишь отдаленное соответствие между организацией поверхности и порядком глубины, который она предотвращает, между нонсенсом поверхности и инфра-смыслом. Пример такого рода сам Леклер дает в другом тексте: возьмите, скажем, оральный шум глубины вроде "kroq"; он сильно отличается от словесного представления "croque" ["грызет"]. Это представление с необходимостью формирует часть поверхностной серии, связанной с оральной зоной и способной объединяться с другими сериями, тогда как оральный звук вписывается в шизоидную последовательность такого типа "croque, trotte, crotte…" ["грызть, скакать, рысью, запачкаться грязью…"]. (Cf. "Note stir 1'objet de la psychanalyse", Cahiers pour I'analyse , nе 2, p. 165.)

слово играет теперь роль семантемы — согласно тезису Лакана, по которому фаллос Эдипа и фаллос кастрации являются означающими, приводящими в движение соответствующие серии, одновременно неожиданно появляясь в предыдущей серии, где они тоже циркулируют, поскольку "обусловливают эффекты означаемого своим присутствием в качестве означающего". Итак, мы движемся от фонематической буквы к эзотерическому слову как морфеме, а затем — от этого эзотерического слова к слову-бумажнику как семантеме.

Переходя от шизоидной позиции глубины к депрессивной позиции высоты, мы шли от шума к голосу. Но в сексуальной позиции поверхности мы идем от голоса к речи. У организации физической сексуальной поверхности есть три момента, производящих три типа синтеза и серий: эрогенные зоны и коннективные синтезы, налагаемые на однородную серию; фаллическая координация зон и конъюнктивные синтезы, налагаемые на неоднородные, но сходящиеся и непрерывные серии; и эволюция Эдипа, превращение фаллической линии вслед кастрации и дизъюнктивные синтезы, налагаемые на расходящиеся и резонирующие серии. Далее эти серии и моменты обусловливают три формативных элемента языка — фонемы, морфемы и семантемы — так же, как они сами обусловлены последними в циклической реакции. Тем не менее здесь еще нет языка; мы все еще в мистической области. Указанные элементы не организованы в

оформленные лингвистические единства, которые могли бы обозначать вещи, манифестировать личности и означать понятия 8. Вот почему у этих элементов нет еще иных референтов, кроме сексуальных, как если бы ребенок учился говорить на своем собственном теле, когда фонемы соотносятся с эрогенными зонами, морфемы — с фаллосом координации, а семантемы — с фаллосом кастрации. Такое соотнесение нельзя интерпретировать ни как денотацию (фонемы не "обозначают" эрогенные зоны), ни как манифестацию, ни даже как сигнификацию. Речь, скорее, идет об "обусловливающе-обусловленной" структуре, о поверхностном эффекте в его двойном — звуковом и сексуальном — аспекте или, если угодно, в аспекте резонанса и зеркала. На этом уровне начинается речь: она начинается, когда формативные элементы языка выделяются на поверхности из потока голоса, идущего с высоты . В этом и состоит парадокс речи: с одной стороны, она отсылает к языку как к чему-то удаленному, что предсуществует в голосе свыше; с другой стороны, — к языку как результату, но достигаемому только при наличии уже сформированных элементов. Речь никогда не равна языку. Она все еще ждет результата, то есть события, которое приведет в действие всю формацию. Она управляет формативными элементами, но без цели, а история, которую она рассказывает — сексуальная история — это ни что иное, как сама речь или ее двойник. Значит, мы еще не в царстве смысла. Шум глубины был инфра-смыслом, под-смыслом, Unter-sinn ; голосе высоты был пред-смыслом. Теперь можно было бы считать — при организации поверхности — что нонсенс достигает той точки, где он становится смыслом, или обретает смысл: разве не фаллос как объект = х, этот поверхностный нонсенс, распределяет смысл по сериям, которые он пробегает, разветвляет и заставляет резонировать, определяя одну серию как означающую, а другую — как означаемую? Но правило метода, принятого нами, предостерегает: не спеши расставаться с

____________

8Напротив, голос свыше имеет в своем распоряжении Денотацию, манифестацию и сигнификацию, но без формативных элементов, распределенных и утраченных в простой интонации.

нонсенсом и наделять его смыслом. Нонсенс еще хранит тайну того, как он на самом деле создает смысл. Организация физической поверхности — это еще не смысл; она есть или, вернее, станет со-смыслом. Иначе говоря, когда смысл будет произведен на другой поверхности, это тоже будет смыслом. Сексуальность, согласно фрейдистскому дуализму, тоже есть — везде и всегда. Нет ничего такого, чей смысл не был бы также и сексуальным — согласно закону двойной поверхности. Но нужно еще дождаться этого результата, который никогда не завершается, и этой другой поверхности, ибо сексуальность создается сопутствующими обстоятельствами — со-смыслом смысла, — чтобы можно было сказать "всюду", "везде" и "вечная истина".

Три типа эзотерических слов, с которыми мы столкнулись в работах Льюиса Кэррола, соответствуют трем видам серий: "непроизносимый монослог" осуществляет коннективный синтез серий; "флисс" или "снарк" гарантируют схождение двух серий и осуществляют конъюнктивные серии; и наконец, слово-бумажник, "Бармаглот", слово = х, чье присутствие мы открываем уже по его действию в двух других сериях, осуществляет дизъюнктивный синтез расходящихся серий, заставляя их резонировать и размножаться. Но сколько же приключений мы можем обнаружить при такой организации?

В Алисе три части, и каждая отмечена изменением местоположения. Первая часть (главы 1 — 3), начинающаяся с бесконечного падения Алисы, полностью погружена в шизоидную стихию глубины. Все здесь пища, экскременты, симулякр, частичный внутренний объект и ядовитая смесь. Сама Алиса является одним из этих объектов, когда она маленькая; когда большая, она отождествляется с их вместилищем. Часто подчеркивали оральный, анальный и уретральный характер этой части. Но вторая часть (главы 4 — 7), по-видимому, обнаруживает изменение ориентации. Конечно, здесь по-прежнему и даже с новой силой продолжается тема дома, заполненного Алисой, тема того, как она не дает кролику войти в дом, и как она яростно выбрасывает из него ящерку (шизоидная последовательность ребенок-пенис-экскре-мент). Но мы замечаем значительные модификации. Во-цервых, именно став слишком большой, Алиса теперь играет роль внутреннего объекта. Более того, рост и сжимание уже не соотнесены только лишь с третьим термином в глубине (ключ, до которого нужно добрать-