Антонио Негри - Империя

Деньги являются вторым глобальном средством абсолютного контроля. Создание мирового рынка заключалось, прежде всего, в уничтожении национальных рынков посредством финансовых инструментов, в отказе от национальных и/или региональных систем валютного регулирования и подчинении этих рынков интересам финансовой власти. По мере того, как национальные финансовые системы утрачивают последние черты самостоятельности, сквозь них постепенно проступают контуры новой унилатеральной финансовой ретерриториализации, сосредоточенной вокруг политических и финансовых центров Империи, глобальных мегаполисов. Этот процесс не является созданием единого кредитно-денежного режима на базе отдельных новых центров производства, новых сфер обращения и создания стоимости, а напротив, в его основании лежат исключительно политические потребности Империи. Деньги выполняют в Империи функцию универсального арбитра, но, как и в случае с имперской ядерной мощью, этот арбитр не имеет ни определенного местоположения, ни трансцендентного статуса. В такой же степени, как угроза применения ядерного оружия служит оправданием тому, что власть приобретает всеобщую форму полицейской власти, деньги постоянно действуют в качестве верховного судьи в отношении производственных функций, а также вопросов меры стоимости и распределения богатств, лежащих в основе мирового рынка. Финансовые инструменты являются основным средством контроля на мировом рынке [495].

Эфир является третьим и последним из важнейших средств имперского контроля. Управление коммуникацией, структурирование системы образования и регулирование сферы культуры предстают сегодня, более чем когда бы то ни было ранее, независимыми друг от друга областями деятельности. Однако всех их поглощает эфир. Нынешние системы коммуникации не подчиняются суверенитету, напротив, суверенитет, как кажется, подчинен им — суверенитет выражается посредством систем коммуникации. В этой области парадоксы, порождающие разложение территориального и/или национального суверенитета, проявляются с наибольшей четкостью. Возможности детерриториализации, которыми обладает коммуникация, уникальны: коммуникация не просто ограничивает и ослабляет суверенитет эпохи современности с его привязкой к определенной территории; она подрывает саму возможность связи порядка и пространства. Она навязывает постоянное и неограниченное обращение знаков. Детерриториализация является основной действующей силой, а обращение знаков — формой проявления социальной коммуникации. В этом отношении и в этом эфире языки становятся функциями обращения и служат для разрушения любых форм суверенитета. Образование и культура также вынуждены подчиниться законам попавшего в замкнутый круг общества спектакля. Здесь мы достигаем высшей точки процесса разрушения связи между порядком и пространством. И здесь мы способны воспринимать эту связь только как существующую в ином пространстве, которое в принципе не может выражено функциями суверенитета.

Пространство коммуникации полностью детерриториализовано. Оно совершенно отлично от тех остаточных пространств, что мы рассматривали в связи с монополией на физическое насилие и определением денег как верховного судьи в вопросах меры. В данном случае речь идет не об остатке, а о метаморфозе — метаморфозе всех элементов политической экономии и теории государства. Коммуникация является формой капиталистического производства, где капитал добивается полного подчинения общества своему режиму в глобальном масштабе, уничтожая все альтернативные пути развития. Даже если альтернатива когда-нибудь и будет предложена, она должна будет родиться в рамках общества реального подчинения и обнаружить все его основные противоречия.

Три вышеописанные способа контроля вновь заставляют нас вспомнить о трех ярусах имперской пирамиды власти. Ядерная бомба соответствует монархической власти, деньги — аристократической, а эфир — демократической. Может сложиться впечатление, что каждым из этих механизмов управляют США. Может показаться, что Америка подобна новому Риму, или нескольким новым Римам: Вашингтон контролирует ядерное оружие, Нью-Йорк — деньги, а Лос-Анджелес — эфир. Однако любая подобная концепция, связывающая пространство Империи с определенной территорией, неизбежно наталкивается на гибкость, мобильность и детерриториализацию — свойства, лежащие в основе имперского аппарата. Возможно, монополия на применение насилия и управление денежными потоками и могут отчасти быть представлены в территориальном измерении, но применительно к коммуникации это невозможно. А ведь именно коммуникация является центральным элементом, обеспечивающим производственные отношения, направляющим капиталистическое развитие, а также изменяющим производительные силы. Подобная динамика порождает в высшей степени незавершенную ситуацию: централизованный локус власти вступает в противоборство с властью субъектов производства, властью всех тех, кто участвует в интерактивном производстве коммуникации. Здесь, в этой постоянно меняющейся сфере имперского господства над новыми формами производства, коммуникации чаще всего, подобно капиллярным сосудам, распылены по всему социальному пространству.

"Большого правительства больше нет", — раздается боевой клич консерваторов и неолибералов на всем пространстве Империи. Контролируемый республиканцами Конгресс США под руководством Ньюта Гингрича всеми силами пытался опровергнуть идею большого правительства, называя ее "тоталитарной" и "фашистской" (эта сессия Конгресса, претендовавшая на то, чтобы носить имперский характер, на деле напоминала балаган). Складывалось впечатление, что вернулись назад времена резких обличительных речей Генри Форда, направленных против президента Франклина Д. Рузвельта! Или, скорее, далеко не столь славное время первого правительства Маргарет Тэтчер, когда она неистово и с чисто английским чувством юмора пыталась распродать общественную собственность, являвшуюся достоянием всей нации, — от телекоммуникационных компаний до системы водоснабжения, от железных дорог и нефтяных компаний до университетов и больниц. Однако в США представители наиболее алчного консервативного крыла зашли слишком далеко, и это, в конце концов, стало ясно всем. Основным моментом, и одновременно жестокой иронией, являлось то обстоятельство, что они предприняли атаку на большое правительство как раз тогда, когда для развития постсовременной информационной революции такая структура управления была больше всего необходима, чтобы создавать информационные супермагистрали, контролировать равновесие на биржах на фоне массированных спекуляций, поддерживать валютные курсы, осуществлять вложения государственных средств в военно-промышленный комплекс с целью способствовать изменению способа производства, реформировать систему образования и приспособить ее к новым производственным отношениям и т. д. Именно в это время, после распада Советского Союза, имперские задачи, стоявшие перед американским правительством, имели первостепенную важность, и большое правительство было нужнее всего.